Александр Невский
 

Древнейшие судьбы славян

Для правильного понимания сложного процесса образования государства Руси («Киевской Руси») необходимо прежде всего использование всех видов исторических источников, их критическая разработка и строгий отбор достоверного. Второй задачей является максимальное расширение хронологических рамок изучения. Рождение первого феодального государства было не однократным событием, а процессом, длительным многовековым развитием славянского общества, результатом которого явилось образование в IX в. государства Руси. Если уже киевский монах Нестор начинал свое введение в историю Руси с незапамятных времен «вавилонского столпотворения» и первичного расселения славян в Европе, то мы тем более обязаны изучить процесс вызревания государства с самых первых признаков социального неравенства, с первых предпосылок будущей государственности. Где искать эту неизвестную точку отсчета?

Для правильного понимания процесса хронологические рамки изучения необходимо раздвинуть примерно на полторы тысячи лет от Киевской Руси в глубь веков. Нулевая точка отсчета будет отстоять от начальной фазы Киевской Руси и от варяжских набегов примерно на столько же, на сколько Геродот или Перикл отстоят от наших дней. Условием новой концепции должно быть рассмотрение в единой системе разных крупных проблем: происхождение славян; сроки и пути колонизационного процесса; формирование племенных союзов; славяно-скифские взаимоотношения; роль нашествий сарматов, гуннов, хазар и др.; эволюция религиозных представлений; установление периодов подъема и упадка славянского общества.

В систему исторического анализа должны войти не только (а для древних эпох и не столько) данные письменных источников, но и археологические материалы, драгоценные своей полнотой, непрерывностью и объективной сущностью, выгодно отличающей их от неизбежной субъективности сведений древних географов и хронистов.

Археология, вооруженная всеми новейшими естественно-математическими методами, давно уже вышла из той фазы, когда раскопки только лишь пополняли музейные коллекции. Археология на современном уровне широко (хронологически, географически и тематически) раздвигает рамки нашего исторического познания и дает нам динамику исторического процесса.

Археологический анализ охватывает поселения, формы быта, уровень хозяйства, степень социальной дифференциации (выделение воинов и вождей), религиозные представления и т. п. Кроме того, археологические памятники в настоящее время настолько широко (географически) изучены, что дают представление о границах племен, об этнических массивах, о передвижении племен и об их взаимоотношениях, т. е. дают историю человечества.

Большими резервами сведений о древних славянах обладает лингвистика. Взаимовлияние языков внутри индоевропейского единства и за его пределами позволяет определить языковых предков славян и место славян среди других языковых групп. Разрабатываемый в настоящее время (О.Н. Трубачев) словарь праславянского языка помогает (в сочетании с точно датированными предметами и явлениями) установить эволюцию лексики и выделить отдельные периоды.

Топонимика позволяет устанавливать ареал славянства в разные периоды его исторической жизни и определять языковую принадлежность соседей.

Лингвистика еще не исчерпала всех своих возможностей реконструкции исторического процесса славянства. Особенно важен анализ эволюции социальной терминологии.

Значительную ценность для историка представляет этнографический материал. Анализ фольклора и народного изобразительного искусства показал, что эволюция религиозного сознания древних людей происходила весьма своеобразно — не путем полной смены старых форм и замены их новыми, а путем наслаивания нового на сохраняемую старую форму. Благодаря этому в народной памяти, в народном быту, фиксируемом этнографами, сохраняются в том или ином виде (иногда в сильно трансформированном) пережитки всех предшествующих эпох вплоть до каменного века. Такая особенность эволюции религиозных представлений позволяет экстраполировать интереснейшие этнографические данные XIX—XX вв. на большую хронологическую глубину и насыщает каждую промежуточную эпоху конкретным материалом.

Происхождение славян

Исходной позицией для последовательного рассмотрения истории славян следует считать период отпочкования славянской языковой семьи от общего индоевропейского массива, который лингвисты датируют началом или серединой II тысячелетия до н. э. К этому времени предки славян прошли уже длительный путь развития родо-племенного общества.

Особую важность представляет вопрос о географии славянского мира в середине II тысячелетия до н. э. По данным лингвистики, ландшафтная зона славянской прародины — лиственные леса Центральной и Восточной Европы с их реками, поймами, болотами. Ни берега морей, ни горные области в состав прародины не входили. Славяне формировались внутри кольца, образуемого иллирийцами, кельтами, германцами, балтийцами (пруссы, латыши, литовцы), дако-фракийцами и иранцами. Области древних этносов существенно отличались от позднейшего их размещения.

Наиболее убедительной представляется гипотеза ряда ученых, согласно которой с первичными славянскими племенами следует отождествлять тшинецко-комаровскую археологическую культуру XV—XII вв. до н. э., простирающуюся от Среднего Поднепровья на востоке до Одера на западе. Южная ее граница шла вдоль северного склона Карпат, а северная — примерно по широте Припяти.

Вычленение праславян из индоевропейского массива было результатом тех значительных сдвигов в первобытном обществе, которые происходили у племен северной половины Европы на рубеже III и II тысячелетии до н. э. (культура шаровых амфор). Известное единство охватывало предков германцев, славян и балтов, простираясь от Эльбы до Днепра. Появляется подвижное пастушеское скотоводство с использованием повозок, устанавливаются довольно широкие торговые связи, четко выделяются вожди племен, с которыми погребают рядовых соплеменников (зарождение института первобытнообщинных «смердов»).

В первой половине II тысячелетия до н. э. началось широкое расселение пастушеских племен по Восточной Европе. Конные пастухи, вооруженные боевыми топорами, медленно перегоняли свои стада (примерно со скоростью в 10—12 км за один год), расселяясь до Валдая и Средней Волги. В процессе этого расселения племена расщеплялись, перемешивались, сливались, что прослеживается даже в современной нам скотоводческой терминологии украинцев, русских и белорусов.

По окончании расселения, к середине II тысячелетия до н. э., обозначился процесс постепенной консолидации осевших родственных племен в большие этнические массивы. Одним из таких массивов и были славяне (к отдаленному времени до нашей эры применяется термин «праславяне»).

Создание однородной археологической (тшинецко-комаровской) культуры было результатом и материальным выражением процесса консолидации. Славянство того времени не было абсолютно монолитным — единая археологическая культура подразделялась на 10—15 локальных вариантов, которые могли соответствовать древним племенам или союзам племен, а возможно, и первичным диалектам праславянского языка (?).

Выбранная нами начальная точка отсчета славянского исторического процесса — середина II тысячелетия до н. э. — застает праславянский мир на уровне первобытнообщинного строя, но с достаточно богатым историческим прошлым: предки славян уже с V—III тысячелетий до н. э. знали земледелие, пережили в эпоху энеолита временный подъем, связанный с усилением пастушеского скотоводства, приняли участие в заселении огромных пространств и ко времени кристаллизации праславянского этноса они уже достигли определенного уровня культуры: их хозяйство основывалось на оседлом скотоводстве и земледелии с охотой и рыболовством в качестве дополнений; они жили оседло в небольших деревнях. Основные орудия труда делались еще из камня, но применялась и бронза (долота, шилья, украшения). Выделение дружинной прослойки внутри племени не документировано.

Праславянский мир на рубеже II и I тысячелетий до н. э.

Единообразие праславянского мира во второй половине II тысячелетия до н. э. от Днепра до Одера, прослеживаемое по археологическим источникам, постепенно начинает нарушаться в результате сложных процессов, происходивших в первобытной Европе. В Средиземноморье уже сложилось классовое общество; по морским каботажным путям плавали торговцы и завоеватели; в Центральной Европе бурно шел вторичный процесс выделения конных дружин, оснащенных хорошим бронзовым оружием.

В результате войн и завоеваний складывались новые общности из этнически разных, разноязычных племен, а старые общности распадались. Перемещения племен, воздействие одних племен на другие привело к тому, что археологическая однородность уже не соответствовала однородности языковой, этнической.

В северной половине Центральной Европы создалась археологическая общность (лужицкая культура), включившая в себя западную половину праславянского мира, какую-то часть кельтских и иллирийских племен. Возможно, что это новое единство, продержавшееся несколько веков, и получило наименование «венедов» («венетов»), закрепившееся (после ухода кельтов на юг и юго-восток) за западнопраславянской частью земли венедов. Вхождение части праславян в новую (допустим, вене деку ю) общность нарушило прежнее единообразие культуры всех праславян, но, по всей вероятности, не коснулось общего праславянского языка.

В восточной половине праславянского мира в конце II и начале I тысячелетия до н. э. тоже происходил ряд изменений, но отношения с внешним миром здесь сложились иначе. Исторически наиболее важной областью здесь являлось Среднее Подненровье, где сложилась так называемая чернолесская археологическая культура (примерно X—VII вв. до н. э.). Своеобразный ареал чернолесской культуры (Правобережье до Тясмина включительно плюс земли по Ворскле) полностью совпал с ареалом архаичных славянских гидронимов (О.Н. Трубачев); поскольку ни один из совпадающих ареалов никогда в другое время не повторялся, следует считать доказанным безусловное славянство носителей чернолесской культуры.

В эпоху бытования в Среднем Подненровье чернолесской культуры происходят следующие изменения: пашенное земледелие становится ведущим в системе праславянского хозяйства; на смену привозной (и поэтому малоупотреблявшейся) бронзе приходит выплавка железа из местной болотной и озерной руды. Открытие железа, наиболее «демократичного» из всех металлов, произвело переворот в праславянском хозяйстве и военном деле. Праславяне, жившие фактически почти в каменном веке, сразу вступили в век металла и были богаче металлургическим сырьем, чем их степные соседи.

В эту эпоху праславянам-земледельцам впервые пришлось столкнуться со степняками-скотоводами, только что перешедшими на новую форму кочевого скотоводства.

Праславяне впервые строят мощные крепости на южной границе со степью для защиты от степняков-киммерийцев. Городища-крепости вмещали в случае осады тысячи человек. Праславянские кузнецы впервые куют железное оружие. Из массы соплеменников выделяется слой воинов-всадников. Праславяне, судя по всему, не были завоеваны киммерийцами.

Общий уровень развития праславянской культуры резко повысился, подойдя к верхней черте первобытности, но данных о подъеме выше этой черты, к классовому обществу, у нас нет и трудно ожидать их.

Яркая эпоха открытия железа, постройки первых крепостей и первых схваток со степняками отразилась в создании целого ряда мифов и эпических сказаний, доживших (в измененном виде) до начала XX в. Отрицательным героем является Змей, прилетающий с юга («черноморский змей») и требующий себе в виде дани девушек. Огненный Змей — устойчивый символ конных орд южных кочевников, внезапно налетавших на славян в дыму и пламени сожженных деревень. В данном случае Змей олицетворял воинственных киммерийцев. Положительные герои — два божественных кузнеца, выковавшие плуг «в сорок пудов» и научившие людей земледелию, а в момент опасности превратившие свою кузницу в крепость, у дверей (ворот) которой они побеждают требовательного Змея, запрягают чудовище в плуг и пропахивают на нем гигантскую борозду — вал, ограждающий киевскую землю («Змиевы валы»). Область распространения легенд о кузнецах-змееборцах в значительной мере совпадает с ареалом чернолесской культуры. Эти этнографические записи перекликаются с фрагментами мифа о языческом боге Свароге (боге неба), приведенном летописцем XII в.: Сварог некогда научил людей ковать оружие. Такая устойчивая память на протяжении трех тысяч лет свидетельствует о важности и существенности перелома в хозяйственной, социальной и военной жизни праславянских племен Среднего Поднепровья, происшедшего в первые века I тысячелетия до н. э. Подъем в эпоху чернолесской культуры вывел восточную часть праславян на самую высшую, предгосударственную ступень развития первобытнообщинного строя.

Праславяне в скифское время (VI—IV вв. до н. э.)

Важнейшим звеном древнейшей истории славянства является определение исторического места и уровня развития праславян в скифскую эпоху.

Несмотря на то что ряд исследователей признавал наличие славян среди «скифских» племен Геродота (Л. Нидерле и др.), из этого не делалось никаких исторических выводов: историю славянства начинали с Плиния Младшего, писавшего 500 лет спустя после Геродота. А между тем проблема славянства середины I тысячелетия до н. э. может быть решена на основе комплекса различных источников.

У Геродота (V в. до н. э.) существуют три географо-этнических понятия: 1) «Скифия» как пространство, населенное разными племенами: 2) скифы как таковые и 3) племена, ошибочно причисленные к скифам.

Скифы как таковые — кочевники-скотоводы, живущие в кибитках, не возделывающие полей, не имеющие городов. Они населяли степи, царей хоронили близ днепровских порогов. Археология подтверждает все сообщения «отца истории». Скифы-номады сменили в степях киммерийцев.

Наибольший интерес для нашей темы представляют геродотовские «скифы-пахари», «скифы-земледельцы», которые по самому своему роду занятий не могли быть настоящими скифами1. Археология указывает в пределах Геродотовой Скифии на Среднем Днепре, на Буге, Днестре и на Ворскле (на месте более ранней праславянской чернолесской культуры) большую область земледельческих поселений, окрашенную многими чертами общей скифской культуры, резко отличающейся, однако, от настоящих скифов своим нескифским земледельческим хозяйством.

Геродот указал на то, что греки ошибочно называют этих днепровских земледельцев скифами. Сам он часто пользуется географическим определением — «борисфениты» («днепряне»), но, рассказывая о земледельческом празднике священного плуга и ярма, Геродот приводит и самоназвание днепровских земледельцев: сколоты, по имени мифического древнего царя Кола-ксая (по толкованию лингвистов — «Солнце-царя»).

У сколотов VI—IV вв. до н. э. мы видим высокоразвитое земледелие, скотоводство, ремесло; на южной границе со скифами (бывшее пограничье с киммерийцами) ими воздвигнут ряд новых крепостей.

У сколотских племен явно выделилась дружинная всадническая прослойка и известны величественные «царские» курганы с оружием и многочисленными предметами роскоши.

Вполне допустимо, что сколоты представляли собою не только союз нескольких племен со своими «царями» во главе каждого из них, но и классовое общество. В пользу столь высокого уровня говорит не только существование богатой знати, но я наличие экспортного земледелия. Геродот сообщает, что «скифы-пахари» (праславяне Правобережья Днепра) сеют хлеб на продажу и что один из старейших греческих городов Северного Причерноморья — Ольвия носит второе имя — «Торжище Борисфенитов», т. е. праславян-днепрян. Экспортное земледелие всегда содействует не только быстрому обогащению племенной верхушки, но и усилению эксплуатации, возникновению острых, антагонистических отношений внутри общества.

Карта мест находок античных предметов роскоши, импортируемых и в Ольвии и других греческих центров и являвшихся эквивалентом сколотского хлеба, показывает, что главными потребителями импортных вин и золотых украшений была славянская знать Правобережья Среднего Днепра (зона прежней чернолесской культуры), где, очевидно, и следует размещать три царства геродотовских сколотов.

Важным источником для воссоздания социальной структуры общества являются тип поселения и характер жилищ. Эволюция этих элементов культуры такова: поселки тшинецкого времени — деревни с очень небольшими избами и амбарами. В белогрудовско-лужицкое время (XI—X вв. до н. э.), очевидно, в связи с развитием подсечного земледелия, требующего коллективных усилий, появляются (в обеих половинах праславянского мира) большие дома площадью до 200 кв. м (16×12; 18×11 м), рассчитанные на большую семью порядка 20—30 домочадцев, «челядинцев». Возможно, что такое жилище с общим очагом посередине именовалось «огнищем». В последующей хронологически чернолесской культуре и в раннее скифское время огнища еще существуют, но размеры их несколько сокращаются. Одновременно появляются небольшие округлые городища с круговой застройкой жилищами вдоль стен («хоромы» от «хоро» — круг?). В расцвет «сколотской» эпохи (V—IV вв. до н. э.) наблюдается сочетание очень больших укреплений с малыми избами (4,5×3; 4,5×5,5 м) внутри крепости.

Размеры городищ таковы (500—700 га), что там, кроме укрытия для беженцев и загонов для скота, могло разместиться более 1000 изб отдельных семей-парцелл. Размещение жителей внутри крепости не только содействовало их защите от внешнего врага, но и усиливало возможность организованно эксплуатировать их труд, используя крепостные стены как препятствие к свободному уходу поселенцев из поля зрения знати. Подобные крепости (княжеские «дворы») для временно несвободных закупов мы знаем для середины XII в. н. э. (городище Изяславль на Волыни).

Ведение экспортного хлебного хозяйства могло обеспечиваться этой новой, впервые появившейся, системой организации поселений.

Вся сумма сведений о сколотском (праславянском) обществе Среднего Поднепровья V—IV вв. до н. э. позволяет предполагать наличие здесь раннеклассового, по всей вероятности, рабовладельческого строя.

Геродот сообщает интереснейшие исторические мифы древних земледельцев-сколотов, вполне сопоставимые с археологическими данными. Схема этих сказаний такова: 1. Примерно за 1000 лет до прихода Дария на скифов (512 г.) от Зевса и дочери Днепра родился Таргитай, оказавшийся первым человеком в этой земле. 2. У Таргитая было трое сыновей; в их царствование с неба упали золотые реликвии — плуг с ярмом, топор и чаша. Овладеть чудесным золотом удалось только младшему сыну Колаксаю, по имени которого все эти поклонники плуга и ярма назывались сколотами. Имя родоначальника сколотов — Таргитай — связано с древним индоевропейским понятием плодородия и урожая (ср. греческие «таргелии» — праздник урожая).

Время мифического Таргитая («никак не больше 1000 лет» до Дария) — примерно XVI—XV вв. до н. э., т. е. то самое время, когда завершилось расселение пастушеских племен и началось обособление праславян и их исторически самостоятельная жизнь.

Мифическое время трех сыновей Таргитая, по всей вероятности, — время чернолесской культуры (X—VII вв. до н. э.), когда началось пашенное земледелие (небесный плуг) и «поча люди оружье ковати» (небесный топор). В VII в. до н. э. греки уже знали имя мифического Колаксая. Трое царей властвовали над четырьмя сколотскими племенами, размещение которых с разной степенью вероятия может быть сопоставлено с четырьмя группами концентрации археологических памятников чернолесской культуры: киевской, тясминской, подольской (Южный Буг) и ворсклинской. Золотые реликвии хранились в «обширнейшем» царстве, но у нас нет данных для его определения. 3. Младший (но главный) из сыновей Таргитая — Колаксай разделил царство между тремя своими сыновьями. Возможно, что уменьшение числа «царств»-племен при внуках Таргитая (три вместо четырех) отражает ситуацию VII—VI вв. до н. э., когда земли по Ворскле были завоеваны скифским племенем гелонов. Мифическое измерение времени поколениями героев-родоначальников не поддается, разумеется, прямому переводу на поколения людей.

Праславянские сколотские исторические мифы, записанные Геродотом, восходят в основном к упомянутым выше чернолесско-киммерийским временам X—VII вв. до н. э., а исходной их точкой является середина II тысячелетия до н. э. В этих мифах проводятся две идеи: во-первых, божественное, ураническое происхождение символов важнейших хозяйственных новшеств — пашенного земледелия и ковки железа, а во-вторых, мифологически оформленная история племен Среднего Поднепровья и Побужья, охватывающая почти тысячелетие. Мифы о божественных кузнецах-змееборцах, ковачах первого сказочного плуга сохранились, как уже сказано, вплоть до XX в. н. э.

В архаичном слое восточнославянских богатырских волшебных сказок сохранились отголоски древних мифов, прямо связанных с героями-родоначальниками племен геродотовских записей. Здесь есть и три брата-богатыря и соответствие «Царь-Солнцу» Колаксаю — богатырь Светозар, Световик (Зорькин, Искорка), родившийся на восходе солнца; он тоже младший из троих, он тоже победитель в состязаниях. Есть здесь как обязательный элемент и три царства, из которых одно — «Золотое царство», достающееся младшему, Светозару.

В генеалогическом плане представляет интерес обязательный элемент сказок: герои рождаются от глотка воды или от съеденной матерью рыбы, только что выловленной из воды; это ведет нас к тому, что родоначальник, внук реки Днепра, был сыном водяной нимфы. Имя родоначальника в искаженной временем форме («Тарх Тарахович») тоже известно русским сказкам2.

В прямой связи со сколотскими «царствами» IX—VII вв. до н. э., о происхождении которых сложены мифы, стоит важный вопрос о союзах племен, о той высшей форме социальной интеграции первобытного общества, при обязательном посредстве которой и происходит переход к государственности.

Исходной точкой исследования всегда являлись перечни славянских «племен» (летописец никогда не употреблял этого термина) в летописи Нестора. Археологи еще на рубеже XIX и XX вв. установили соответствие Несторовых Вятичей, Кривичей, Северы и др. IX—XII вв. н. э. большим пространствам с единообразной археологической культурой, отличавшей их от соседей. П.Н. Третьяков правильно определил эти земли как союзы племен. Дальнейшее исследование показало, что каждое такое единство подразделяется на 8—10 локальных вариантов. У западных славян летописным лютичам соответствовал союз из восьми отдельных, названных в источниках племен. Отсюда вывод: летописные наименования обозначают не племена (в научном этнографическом смысле), а союзы племен. Все восточное славянство средневековья представляло собой совокупность примерно 120—150 племен, интегрированных в полтора десятка устойчивых племенных союзов. По десятичному делению средневековья род (в нашем понимании) соответствовал термину «съто», а совокупность десяти родов — «тысяче». Союзу племен отвечал термин «тьма» (т. е. «десять тысяч»), которым обозначались целые земли и большие княжества вроде Смоленского.

Славянские союзы племен, подробно перечисленные Нестором, были характерны не столько для его времени, сколько для значительно более раннего. Однако археологические материалы, вполне синхронные Нестору, позволили А.А. Спицыну обозначить эти союзы (Спицын, как и многие другие историки и археологи, называл их «племенами») по определенным устойчивым признакам и значительно уточнить лаконичные географические указания Нестора. Древние союзы племен вошли в Киевскую Русь, сохранив свои этнографические особенности и, по всей вероятности, свои диалекты3.

Особую важность приобретает определение времени сложения союзов племен. Нестор, описывая древнейшую историю славянства, применяет только имена союзов племен, не обозначая нигде мелких племен, но это не определяет начальной даты сложения союзов. Однако анализ текста Нестора может дать ответ на интересующий нас вопрос. До сих пор не обращалось внимания на то, что имена народов у Нестора делятся в основном на две группы: одни имена оканчиваются на -ане или -яне (поляне, мазовшане и др.) и, возможно, происходят от тех или иных топонимов, а другие на -ичи или -цы и имеют явно патронимическую окраску (радимичи, вятичи). С этим сходится и терминология западнославянских источников.

Главное состоит в том, что при нанесении обеих групп на карту выявляется интереснейшая закономерность: группы образуют две зоны — внутреннюю и охватывающую ее со всех сторон внешнюю зону. Внутренняя зона (названия типа «поляне») совпадает с областью расселения славян в скифо-сколотское время (см. ниже), а внешняя зона (названия типа «радимичи») — с широкой областью позднейшей колонизации. Во внешней зоне встречаются имена племен, образованные по обоим принципам — как топонимическому, так и патронимическому, но патронимические мы находим только во внешней зоне колонизации. Внутренняя зона, совпадающая в основном с прародиной славян, знает только названия типа «поляне», «висляне» (три исключения: север, хорваты и дулебы) и совершенно не знает названий второго типа (см. карту на с. 27).

Деление племенных названий на исконные и на приобретенные в процессе позднейшей колонизации позволяет связать вопрос о датировке их с определением времени начала колонизации.

Славянский мир в первой половине I тысячелетия до н. э. простирался от Балтийского моря (по Гензелю — от побережья между Одером и Висслой) до Левобережья Днепра. Незначительное колонизационное движение можно связывать с племенами милоградской культуры (праславяне, не входившие, по-видимому, в сколотское объединение) — геродотовскими неврами; оно началось в середине VI в. до н. э. и шло на северо-восток в направлении земли будущих радимичей. Значительно более заметной славянская колонизация в этом же направлении стала в пору зарубинецкой культуры, когда под давлением сарматов праславяне-зарубинцы продвинулись далеко на северо-восток, вселившись почти на все пространство междуречья Днепра и Десны (радимичи, дреговичи, отчасти кривичи). Примерная дата — рубеж нашей эры.

Патронимическая форма названий племенных союзов находит подтверждение в легендах, записанных Нестором: радимичи происходят от некоего героя Радима, приведшего их на Сож «от ляхов».

Таким образом, основной процесс широкого расселения праславян падает на время после существования сколотского единства. Следовательно, исконные, топонимические названия племенных союзов (и сами союзы, разумеется) могут быть датированы первой половиной или серединой I тысячелетия до н. э.

Если археология помогла уточнению границ племенных союзов для времени их отмирания (X—XII вв. н. э.), то вполне закономерно обращение к археологическим данным для определения территорий племенных союзов эпохи их зарождения.

Рассматривая локальные варианты тшинецко-комаровской культуры первичных праславян и сопоставляя их с размещением славянских народов (союзов племен) у Нестора, мы обнаруживаем целый ряд географических совпадений для основных племенных групп. Более того, привлекши локальные варианты сколотско-лужицких археологических памятников VI—IV вв. до н. э., мы увидим ту же самую картину: локальные варианты этой эпохи тоже соответствуют размещению несторовых народов и перечень их совпадает с перечнем вариантов тшинецкой культуры. Об этом яснее говорит таблица, в которой археологическим группам разных эпох приданы условно имена из перечня Нестора:

Локальные варианты археологических культур и их соответствие по географическому признаку перечню летописи Нестора

Тшинецко-комаровская культура XV—XII вв. до н. в. Сколотско-лужицкие культуры VI—IV вв. до н. в.
Висляне Висляне
Поляне-ляхи Поляне-ляхи
Мазовшане Мазовшане
Волыняне Волыняне
Древляне (?) Древляне
Поляне-русь Поляне-русь
Бужане (?) Бужане
Хорваты (комаровский вариант) Хорваты

Устойчивость географических групп на протяжении целого тысячелетия заслуживает внимания. Названия союзов в разное время могли видоизменяться.

Археологические группы тшинецкого времени, возможно, отражают лишь естественно-географическую сосредоточенность населения, но к сколотско-лужицкому времени они, по всей вероятности, представляли уже настоящие союзы племен, обозначенные в геродотовских записях как «царства». Главной причиной сплочения отдельных племен в союзы была, очевидно, необходимость отпора воинственным соседям: киммерийцам и скифам на востоке и кельтам на западе. Но были, надо думать, и внутренние, недостаточно ясные для нас основания для интеграции племен.

Подробно описанный Геродотом сколотский союз состоял из четырех племен: авхатов (Плиний размещает их на Гипанисе-Тикиче), катиаров, траспиев и паралатов (возможно, днепровско-тясминская группа). Земли этого союза занимали Среднее Подненровье и соответствовали позднейшим полянам, руси и бужанам. Это далеко не все праславяне, а лишь юго-восточная часть обширного праславянского мира, к которому следует причислить и соседних со сколотами невров и отдаленные племенные союзы в составе лужицкой культуры у Карпат, по Висле и в междуречье Вислы и Одера вплоть до поморян на южном берегу Балтики.

Историческое осмысление обильного археологического материала позволяет привлечь к изучению древнего славянства те исторические письменные источники, которые до сих пор никогда к этой теме не привлекались. Анализ текста Геродота показал, что часть праславян его времени именовалась у греков (по мнению историка — ошибочно) скифами. История знает множество примеров того, что имя одного народа распространяется на ряд других (гунны, татары и др.). Так произошло и со скифами, под именем которых выступали одно время славяне, а несколько позднее — готы в Причерноморье.

Большой интерес представляет сообщение греческого писателя Эфора (405—330 гг. до н. э.) о соседстве Скифии с Кельтикой, подтвержденное рядом позднейших писателей, локализующих это соседство в южной Прибалтике, восточнее Рейна. Балтийское море называли «Скифским океаном», а его юго-восточную часть — «Венедским заливом». По археологическим материалам эпохи Эфора восточный край области кельтских погребений доходил до верховий Одера; далее на восток («за Кельтикой») начинались обширные земли праславян («Скифия»), тянувшиеся до самого Борисфена. Настоящие скифы-кочевники в этих обзорах не выделялись. Все это вместе взятое позволяет сделать вполне определенный вывод: греческие географы вскоре после Геродота определяют размещение «Скифии» не только в знакомом им Причерноморье, но и на другой стороне европейского континента — в Прибалтике, что подкреплялось сообщениями мореплавателей (вроде Питея из Массилии-Марселя середины IV в. до н. э.) о «Скифии» на берегу Балтийского моря в соседстве с кельтами (позднее — с германцами). Осмыслить эти устойчивые определения, повторявшиеся вплоть до рубежа нашей эры (Страбон), мы можем только в том случае, если примем как достоверное, что под Скифией Эфор подразумевал как собственно скифов, так и всю широкую полуторатысячеверстную полосу праславян, тянувшуюся в это время от Днепра до «Скифского залива».

Доказателен также и факт установления тождества греческими купцами (плававшими в северные моря за британским оловом и литовским янтарем) между местными племенами южного берега Балтики и далекими «скифами»-сколотами Приднепровья.

Скифо-балтская географическая концепция была создана в ту пору, когда днепровские праславяне под именем скифов-пахарей были хорошо известны по хлебной торговле через Ольвию, а висло-одерские праславяне были открыты мореплавателями.

Упадок в результате сарматского нашествия

Полнокровное развитие сколотского общества в V—III вв. до н. э., дошедшего, судя по всему известному нам, до уровня государственности, было прервано сарматским нашествием II в. до н. э. Сарматы двигались с востока, от низовий Дона, и в конце концов достигли Среднего Дуная. Они отрезали лесостепных сколотов от степных скифов-кочевников, ушедших в сердцевину Крыма. В Среднем Подненровье сарматы уничтожили одно из сколотских царств по Тясмину и сильно потеснили северное царство (киевская археологическая группа), заняв обширное Перепетово Поле на север от р. Роси. Только что зародившаяся праславянская государственность Среднего Поднепровья исчезла примерно на четыре столетия, впредь до сложения новой благоприятной конъюнктуры.

Можно допустить, что во время сарматского нашествия какая-то часть днепровских сколотов из полностью разгромленного тясминского «царства» ушла не на север, а на юг, слившись с настоящими скифами и разделив с ними противостояние сарматам. Очень уж быстро, сразу после нашествия, на Нижнем Днепре возникли крепости и города, которых у кочевых скифов никогда ранее не было (кроме Каменского городища, ниже порогов, охранявшего царские некрополи). В пользу переселения на юг говорит наличие зарубинецких материалов в позднескифских городищах.

Нашествие новых степных кочевников отразилось в русском, украинском и белорусском фольклоре, записанном этнографами XIX в. (так же, как л набеги более древних киммерийцев). Символом степняков по-прежнему является огненный, многоглавый Змей (иногда Змей Черноморский). Появляется новый тип героя, связанного не с царской, а с крестьянской средой. Хронологической приметой отголосков богатырского эпоса сарматского времени является обилие женских враждебных персонажей: здесь есть и «змеиные жены», и «змеиные сестры», и гиперболизированный образ Бабы-Яги, владеющей табунами коней и летящей по воздуху в своей ступе, в которой легко угадать славянское осмысление скифо-сарматского походного котла.

У сарматских племен существовал своего рода аристократический матриархат: известны богатые и почетные захоронения сарматских женщин с оружием и конским снаряжением. Сарматов греки называют «женоуправляемыми». Сказки повествуют о царстве Бабы-Яги и о приморском «девичьем царстве» с каменными крепостями. Не лишено вероятия, что степная Баба-Яга во главе враждебного конного воинства, столь далекая от традиционного образа (избушка на курьих ножках в непроходимых лесных дебрях), есть отзвук авангарда сарматских племен — языгов, первыми напавших во II в. до п. э. на Подненровье (языг — Яга). Все это связывается в единый комплекс и позволяет видеть в таких сказках отражение героического эпоса, созданного потомками сколотов и невров в пору длительного противостояния сарматским набегам.

Сарматское нашествие, не только разрушившее сколотские «царства», но и перерезавшее надолго торговые пути в греческие города, сильно понизило общий уровень праславянской жизни. Праславяне Среднего Поднепровья сарматского времени известны нам по памятникам раннего этапа зарубинецкой культуры, облик которой в известной мере сходен с более ранней и довольно примитивной милоградской культурой (невры). Население в лесостепном Среднем Подненровье поредело, и наблюдается интенсивная колонизация лесной зоны Верхнего Поднепровья: левобережье Припяти, Днепр до Смоленска, все пространство между Днепром и Десной и отчасти верхняя Ока. Новые поселенцы занимали древние небольшие городища милоградцев, укрепляли их дополнительными валами и строили свои, тоже небольшие, крепостицы-убежища.

Севернее зоны милоградской культуры праславяне внедрялись в земли балтийских племен, поклонников бога Криве. Когда колонизационный процесс завершился, то население обширной области вокруг Валдайской возвышенности, славянское по языку, получило название «кривичей».

Возможно, что именно к этому времени упадка и ухода из лесостепи в лес относится запись Нестора о приходе радимичей и вятичей на Сож и Оку и оценка первобытного уровня жизни этих лесных жителей: «Живяху в лесе звериньским образом».

Западная половина славянства (пшеворская культура) не испытывала такого резкого понижения уровня.

Показателем упадка и изоляции праславян в результате сарматского ига является географическая концепция крупнейшего ученого античного мира — грека Страбона (64 г. до н. э. — 24 г. н. э.). Говоря о скифах, он имеет в виду чаще всего саков Средней Азии (где он сам путешествовал); в достоверности сведений Геродота он сомневался, как и в сообщениях Питея. Отголоски скифо-балтийской концепции у Страбона есть (весь север Европы — скифы и кельто-скифы), но они остались для него неподтвержденными. Географ сам ссылается на то, что верхнее течение рек Восточной Европы недоступно для изучения из-за кочевников-сарматов. Страбон в отличие от Геродота заявляет, что земли и народы между Альбисом (Эльбой) и Борисфеном (Днепром) — неведомы. Этот тезис Страбон повторил несколько раз. Молчание Страбона, его неосведомленность о континентальных областях Европы — результат исчезновения праславян из деловой сферы и из поля зрения греков на рубеже нашей эры.

Только столетие спустя после Страбона появились сведения о славянах под именем венедов. Это несомненно результаты соприкосновения римлян во время германских походов Цезаря с племенами южной Прибалтики. Плиний Младший (около 77 г. н. э.) пишет о «Скифском береге», о венедах близ Вислы. Тацит в главе о германцах вскользь упоминает венедов как соседей германцев и сарматов. Сведения Плиния относятся к славянской пшеворской культуре, а Тацита — отчасти и к зарубинецкой.

Предельная краткость сведений этих двух римских авторов хорошо объясняется отрезанностью тогдашних славян от греко-римского мира в пшеворской области — германцами, а в зарубинецкой — сарматами.

В эпоху Плиния и Тацита «великий народ венедов» занимал в Европе обширную область шириной около 600 км в меридиональном направлении и около 1600 км с запада на восток. Эта территория занимала часть побережья Балтийского моря («Венедского залива») от острова Рюгена с его знаменитым святилищем Святовита и до устьев Вислы. Юго-западная граница шла долиной Эльбы, Богемскими горами и Карпатами. Юго-восточная граница шла по краю степи от Карпат к Днепру, переходя и на левый его берег, в бассейне Десны. Наименее ясна северо-восточная граница — она терялась в лесах северо-востока.

Область, заселенная славянами, занимала около миллиона квадратных километров. В нее целиком входила одна из крупнейших компактных ландшафтных зон Европы — зона широколиственных лесов (от Эльбы до Десны). В южной части в эту область входили дубравы и буковые леса, а на юго-востоке — плодородная лесостепь. В почвенном отношении зона широколиственных лесов совпадала с подзолистыми почвами, а лесостепь — с черноземом. Более или менее однородная в климатическом отношении славянская область, во всех своих частях была удобна для земледелия и оседлого скотоводства. Отсутствие заметных географических рубежей внутри области способствовало установлению связей между славянскими племенами и проникновению славян в соседние северо-восточные земли.

Одно из самых ранних свидетельств о славянах — драгоценные строки в «Германии» Корнелия Тацита (98 г. н. э.) — говорит нам об их подвижности и о походах как на север, так и на юг: «Венеды заимствовали многое из их (сарматских) обычаев, ибо они простирают свои разбойничьи набеги на все леса и горы, возвышающиеся между певкинами и феннами»4. Под феннами, живущими в плетеных хижинах, не знающими земледелия и охотящимися с костяными стрелами, нужно, очевидно, понимать народы далекого северо-востока Европы. Певкины — народ, живущий в то время в дунайских гирлах, входивших в состав Римской империи. Тацит сообщает нам как о внедрении славян в среду финно-угорских охотничьих племен, так и о походах на пограничные римские земли, где находились римские крепости. О местоположении острова Певки, по имени которого названы певкины, Плиний пишет: «...Истр... изливается в Понт шестью широкими устьями. Первое устье — Певкийское; недалеко от него лежит сам остров Певка...»5. Счет устьев ведется с юга на север, следовательно, певкины находились внутри омываемого устьями Дуная пространства, и славянам, для того чтобы проникнуть к ним, нужно было преодолеть шесть гирл с болотистыми берегами. Здесь, в Добрудже, были римские города: Диногетия, Трезмис, Новиодунум, Эгисс, Аррубиум, Гальмирис и в конце I в., в эпоху Тацита, стояло два легиона римских войск. Походы венедов на эти задунайские области свидетельствуют о достаточной силе и организованности славянских дружин.

Особый интерес с точки зрения южной колонизации славянства представляет римская дорожная карта, известная под именем «Певтингеровой таблицы».

В 1507 г. библиотекарь К. Цельтес нашел в Аугсбурге в доме Конрада Певтингера пергаменный свиток древней карты Европы, Африки и Азии с нанесенными на нее дорогами, городами и расстояниями между ними6. Составление оригинала этой карты связывают с именем римского географа Кастория, жившего накануне гуннского нашествия. Никаких следов гуннов в Европе на этой карте нет, и поэтому она должна быть датирована временем до 375 г. Л. Нидерле предполагает даже, что оригинал карты должен быть датирован III в.

Карта представляет собой длинный, вытянутый в широтном направлении свиток, дающий весь Старый Свет как бы в перспективной проекции, т. е. так, что срединная часть со Средиземноморьем и Малой Азией показана более подробно, а южные, северные и восточные окраины даны в сильном сокращении, во-первых, потому, что там не было римских дорог, а во-вторых, потому, что римские географы плохо знали северо-восточные земли.

Показывая довольно точно мелкие реки и города в известной ему части земли, древний картограф сильно сокращал неизвестные ему области. Так, в интересующем нас Подунавье и Причерноморье географический кругозор Кастория проходил через Карпаты и верховья таких речек, как Когильник (Агалинга). Там, где кончались его знания, он провел береговую линию Балтийского моря, которое оказалось, таким образом, на карте примерно на расстоянии 200—400 км от Черного моря и Дуная, тогда как на самом деле это расстояние равно 1300—1400 км. Нас особенно интересует размещение на этой карте венедов. Они упомянуты дважды и оба раза на север от Дуная. То обстоятельство, что венеды помещены на карте как бы на берегу Балтики, нас не должно смущать, так как в одну линию с ними показаны различные сарматские племена (пустынные сарматы, амаксобии-сарматы и люпоны-сарматы) и сами венеды названы здесь «венедо-сарматами». Следовательно, речь идет не о Балтике (где мы знаем венедов по другим источникам), а о северном пределе знаний Кастория, проходившем невдалеке от Дуная и его левых притоков.

Определить точнее местоположение «венедо-сарматов» помогают близлежащие дакийские города: Сармизегетуза (Ульпия Траяна), Апулия и Поролиссо (конечный пункт римской дороги). Эти города расположены на Мароше и в верховьях Тисы. Следовательно, славяно-сарматскую область мы должны искать в долине Средней Тисы.

Славянские колонисты находили здесь плодородные возделанные поля и хорошие пастбища, привлекавшие всегда в Потисье и кочевников. Вторым местом на карте, где были указаны венеды, были низовья Дуная. Венеды помещены здесь на север от Дуная, между ним и небольшой речкой Агалингом (совр. Когильником), впадающей в Черное море. Расстояние от Дуная до Когильника около 100 км. Трудно сказать, когда славяне появились в низовьях Дуная, но здесь следует еще раз вспомнить Тацита, рассказывавшего и о «венедо-сарматах» и о походах славян на певкинов. От р. Агалинга до острова Певки всего 130 км.

Наличие славян-венедов в низовьях Дуная и в бассейне Тисы накануне вторжения в эти области готов, а затем и гуннских полчищ очень интересно и объясняет многое в позднейшей истории Подунавья в гунноаварское время.

Новый подъем. «Трояновы века»

Резкий подъем всей хозяйственной и социальной жизни той части славянского мира, которая в свое время создала приднепровские сколотские царства, а в будущем станет ядром Киевской Руси — Среднего Поднепровья — обнаруживается со II в. н. э. Находки римских монет говорят о возобновлении торговых связей. Количество кладов с монетами и объем серебра резко возрастают в эпоху императора Траяна (98—117 гг. н. э.) и долго остаются на этом высоком уровне, что объясняется завоеванием Дакии, в результате которого Римская империя стала непосредственной соседкой славян; их разделяли только невысокие Карпаты. Южные греческие города Причерноморья, через которые некогда велась хлебная торговля, тоже вошли в империю. В пользу возобновления славянского хлебного экспорта во II—IV вв. говорит не только огромное количество римских монет в Среднем Подненровье, но и заимствование славянами римской хлебной меры «квадрантала», ставшего на славянской почве «четвериком» (26, 26 литра) и дожившего в русской метрологии до 1924 г. Создание новых исторических условий и новой благоприятной конъюнктуры связано с деятельностью императора Траяна. Не случайно автор «Слова о полку Игореве» упоминает и «трояновы века» как счастливое время предков русичей и «тропу трояню» как путь через горные перевалы.

Разрушительное влияние сарматского нашествия было в известной мере преодолено к I в. н. э. Возобновилась (в небольших масштабах) торговля с античным миром, но решительным образом историческая обстановка изменилась во II в. н. э. Археологические культуры, которые ранее как-то отражали (точнее — выражали) этнические границы, теперь перестали играть роль этнических определителей и нередко вводят в заблуждение исследователей.

Из недр днепровской (в смысле значительной части бассейна среднего и верхнего течения реки) зарубинецкой культуры и позднескифской культуры Нижнего Днепра рождается более или менее однородная Черняховская культура, сильно нивелированная римским воздействием. Следует обратить внимание на то, что общая область этой «черняхоидной» культуры делится пополам широкой (шириною в 150—200 км) пустой незаселенной степной полосой, представлявшей сарматские степные кочевья. Южнее сарматских пастбищ находились разные земледельческие племена, к которым в конце II в. н. э. добавились готы, продвинувшиеся к самому побережью, а затем скопившиеся у Нижнего Дуная.

Ряд исследователей считает, что необходимо вычленить из общей массы «черняхоидных» племен лесостепные племена, располагавшиеся севернее сарматских кочевий между степной зоной и лесной зоной на севере. Рекомендуют именно эту лесостепную изолированную от причерноморского юга полосу называть Черняховской культурой (сам Черняхов, давший имя своей культуре, находится именно здесь, в Киевской обл.).

Эта широкая и протяженная область (примерно 400×1000 км) на ⅘ совпадает с древней прародиной славян, а вся густонаселенная часть этой области в Правобережье Днепра совпадает с праславянскими сколотскими царствами. Южная граница лесостепной Черняховщины идет точно там, где пять веков тому назад проходил южный рубеж тясминской группы «скифов»-пахарей. В силу этого анализ исторических судеб лесостепной Черняховской культуры представляет особый интерес.

С севера к той области, где зарубинецкая археологическая культура переросла в Черняховскую культуру II—IV вв. н. э., прилегала не менее обширная зона расселения славян-колонистов — носителей той же зарубинецкой культуры, но не испытавших процесса ускоренного перерождения. Эта область охватывала земли дреговичей, радимичей и частично кривичей и вятичей. Северной ее границей был Смоленск, а южной — Киев, входивший уже в зону Черняховской культуры как ее северный форпост.

Западнославянские племена этого времени, представленные позднепшеворской культурой, испытывали натиск германцев и частично перемещались в восточном направлении. Хозяйственное и социальное развитие западнославянских земель стояло много выше, чем позднезарубинецких лесных племен и может быть сопоставлено с уровнем развития лесостепных черняховцев. Отличием является обилие оружия в погребениях западных воинов и знати, что объясняется, по всей вероятности, не только особенностью погребального обряда, но и отражает большую напряженность межплеменных отношений.

Славянский мир II—IV вв. стал многообразен и не укладывается уже в какую-либо единственную форму быта.

Хозяйство славян Среднего Поднепровья во II в. (черняховская культура) стало резко отличаться как от предыдущего уровня в этой лесостепи, так и от синхронного хозяйства славянских же племен лесной зоны (позднезарубинецкая культура), опиравшегося на примитивное подсечное земледелие. Здесь, в плодородной лесостепи, появилось плужное земледелие (плуг с лемехом и череслом), несравненно более эффективное.

Возделывали: пшеницу, ячмень, рожь, овес, просо, горох, гречиху (!), коноплю. Известны ямы-хранилища, вмещавшие до 5 т зерна. Экспорт зерна в Римскую империю несомненно стимулировал развитие земледелия. Появилась новая форма размола зерна — ротационные жернова и даже специальные помещения — мукомольни, где было несколько ручных поставов; стали строить также специальные хлебные печи.

Нам известен интереснейший ритуальный славянский календарь, связанный с аграрной магией. Он отмечает все дни весенне-летнего сельскохозяйственного сезона от 2 мая (прорастания семян) до 7 августа (жатва); особо отмечены дни языческих молений о дожде в четыре разных срока, что свидетельствует о верных агротехнических наблюдениях славян IV в. н. э. Указанные четыре срока дождей считаются для Киевщины оптимальными и в руководствах по агрономии конца XIX в.

Большой шаг вперед сделан в области ремесла: усовершенствовалась выплавка железа и стали, появился гончарный круг, гончарные мастерские и горны, известна ремесленная выделка костяных и ювелирных изделий и т. п.

Заслуживает особого внимания форма поселений у славян лесостепи: в отличие от славянского лесного севера с его маленькими городищами и селищами в лесостепи в новых условиях появились огромные села, тянувшиеся по берегам рек на 1—1,5 км и ничем не огражденные. Они напоминают позднейшие украинские села с их вольной планировкой усадеб. Важно отметить, что наряду с обычными жилищами (более просторными, чем ранее) вновь появляются, спустя почти 1000 лет, большие дома-огнища площадью в 100—120 кв. м, но предназначенные, по всей вероятности, уже не для большой семьи-задруги, а для размещения в них челяди, так как они сосуществуют с обычными домами.

Показателем больших сдвигов является постройка общей оборонительной линии, охватывающей все Среднее Подненровье и известной под именем «Змиевых валов». Дата их может быть более широкая, чем Черняховская эпоха, но в пользу существования валов в это время говорят два факта: во-первых, отсутствие укреплений у всех сел II—IV вв. в лесостепи, а во-вторых, находка клада римских монет в насыпи одного из Змиевых валов. Создание большой оборонительной системы может говорить о появлении государственного начала.

Быт лесостепной знати известен нам не во всех подробностях, но все же достаточно хорошо. Знать — князья, дружинники (а, может быть, и купцы?) были обладателями многочисленных сокровищ в тысячи римских динариев, дорогой серебряной, стеклянной и краснолаковой утвари> и украшений, потребителями импортного вина и оливкового масла.

Среди большого количества римских монет, спрятанных в землю в момент опасности (много кладов было зарыто во время прохождения готов через славянские земли), представляют интерес местные подражания римской чеканке, а также нахождение ранних монет в составе значительна более поздних кладов. Это может говорить, по мнению исследователей, о длительном денежном обращении.

Совершенно особый интерес представляют не имевшие рыночной стоимости императорские медальоны из золота с драгоценными камнями: и портретами-камеями императоров Рима.

В лесостепной славянской зоне известен ряд находок золотых медальонов императора Траяна (на Волыни близ района действий этого императора), Иовиана и Константина Великого, т. е. от II до IV в. Коммерческое происхождение их исключено: они могли быть или пожалованы императором (с ведома императора) кому-либо из славянских князей, предшественников Кия, за военные услуги империи или же могли быть взяты как военные трофеи с римских полководцев во время столкновения славян с римскими легионерами. Но и в последнем случае золотые медальоны? в славянских землях указывают на князей, так как при дележе добычи подобные почетные драгоценности могли быть присуждены только князьям или воеводам.

Несколько медальонов найдено на территории Киева вместе с кладом, в 4000 римских монет. Место будущего Киева, стоявшего на рубеже славян лесостепи и славян лесной зоны, являлось почти геометрическим центром тогдашнего восточного славянства. Киевские высоты и Подол с их изобилием римских монет и вещей были крайней северной точкой, отмеченной следами внешней торговли. Возможно, что еще в III—IV вв. здесь производился какой-то пограничный торг с северными позднезарубинецкими племенами.

«Черняхоидную» археологическую культуру (во всем ее объеме и без дифференциации на локальные варианты) в научной литературе нередка приписывают готам. Это тенденциозное постулирование не выдерживает соприкосновения с фактами: готы, делившиеся на две большие группы — тервингов-«лесовиков» (везиготов) и грейтунгов-«степняков» (остроготов), занимали неширокую прибрежную, плотно заселенную еще до прихода готов полосу, находившуюся под сильным греко-римским влиянием. Единообразие всех «черняхоидных» культур на большой территории объясняется активным и мощным римским влиянием во II—IV вв. Черняховские элементы культуры не являются какой-либо готской спецификой, так как в областях, вновь завоеванных готами, их нет. Тервинги завоевали Дакию, а грейтунги — Крым, но ни там, ни здесь «Черняховской» культуры нет.

Важно отметить, что черняхоидные культуры географически очень четко делятся на две 8оны: северную лесостепную и южную прибрежную. Лесостепная зона почти полностью совпадает с древней прародиной славян и со сколотскими царствами скифов-пахарей и земледельцев, что и дает право считать собственно «Черняховскую» культуру славянской. Обе зоны, как уже говорилось, разделены широкой степной полосой без «черняхоидных» памятников (сармато-аланские кочевья), которая изолировала лесостепных славян от причерноморских грейтунгов-остроготов. Некоторые исследователи проводят границу славянского варианта «черняхоидных» культур (собственно Черняховской культуры) южнее этой пустой полосы, включая в северную зону и сгусток памятников в изгибе днепровской луки. Здесь Днепр как магистральный путь мог содействовать преодолению сармато-аланской полосы лесостепными славянами.

Невозможно полностью доверять описанию «державы» готского конунга Германариха (IV в.), сделанному два века спустя придворным историком Иорданом в Равенне. Эта готская «держава» иногда расценивалась как прямая предшественница Киевской Руси (Ростовцев). Однако легендарный и недобросовестный характер описания ясен: в перечень, будто бы подвластных готам народов, входили эстии, меренс (меря?), морденс (мордва), т. е. финно-угорские народы далекого лесного севера, но не входили ни венеты, ни анты, занимающие срединное положение в Восточной Европе. Венеты будто бы лишь в последнюю очередь стали «подчиняться повелениям Германариха»; анты же, отделявшие и заслонявшие от готов северных финно-угров, не упомянуты вовсе. В перечне не упоминается ни один народ, с которым реальные готы III—IV вв. совершали совместные походы, а вместо этого поставлены такие народы, имена которых ни в каких достоверных источниках не встречаются («бубегены», «колды», «тадзаны», «васинабронки», «атаулы» и пр.). Для проживавшей в Италии готской знати VI в., для которой писались «Деяния готов», все эти несуразности были незаметны, безразличны, а проверка их невозможна. Мы же должны расценивать этот источник как весьма ненадежный.

Среди племен, временно служивших Германариху, упомянуты «росомоны», самовольно покинувшие готов. Два росомона, мстя за свою сестру Сунильду, ранили конунга мечом. По поздним сообщениям Саксона Грамматика (XII — начало XIII в.), Германарих, воюя со славянами, попал в плен к славянскому князю Исмару.

Лесостепные славяне-черняховцы прожили около полутора столетий без существенных конфликтов с готами. Столкновения происходили лишь дважды: в момент движения готов из Прибалтики к Черному морю в конце II в. и во время гуннского натиска на готов в 375 г.

Первые конфликты мы определяем по тому, что на время прохода готов через славянские земли падает большое количество кладов серебряных монет — славянская знать прятала в землю свои накопленные за целое столетие сокровища и не «востребовала» их но каким-то трагическим обстоятельствам.

С конфликтами IV в. связана ситуация у днепровских порогов. На территории Черняховской культуры пет, как известно, укрепленных городищ. Единственное исключение — городище «Башмачка», расположенное в гуще черняховских сел в днепровской луке. Здесь на рубеже II и III вв. было построено укрепление с двойными деревянными стенами. Наличие керамики зарубинецкого типа и славянские трупосожжения в окрестных кладбищах убеждают в том, что крепостица поставлена лесостепными славянами и является одним из самых южных их пунктов. Причина постройки единственного городища во всей тысячеверстной полосе объясняется его местоположением — городище поставлено в самом начале днепровских порогов. Оно обеспечивало безопасность самого тяжелого участка днепровского торгового пути. Крепость несколько раз горела (сармато-аланы?). В IV в. на месте сожженной деревянной была поставлена новая крепость со стенами из камня, сложенными по римским строительным канонам. В центре городища — донжон (боевая и сторожевая башня). В готской части низовий Днепра в первые века нашей эры существовало много каменных крепостей.

Более поздняя каменная крепость на этом месте построена, по всей вероятности, готами для осуществления военного контроля над таким исключительно важным местом, как пороги, где временно разгружались караваны судов. Хозяин крепости у начала порожистой части Днепра становился хозяином всей днепровской магистрали, всей территории торговли славянского Среднего Поднепровья с римским Причерноморьем.

К. Птолемей, писавший свою «Европейскую Сарматию» в конце II в., приблизительно во время создания первичной крепости у порогов, указывает ряд городов на Днепре. Географические координаты города Метрополя (при отсчете широт от устья Днепра) совпадают с положением скифского Каменского городища, а самый северный город на Днепре Птолемей помещает на 1°15' севернее Метрополя и на 2°15' севернее устья Борисфена, что довольно точно соответствует городищу у порогов; имя этого города — Азагарий.

Сожжение славянского укрепления у порогов и постройка новой каменной крепости готами относится примерно ко времени Германариха (третья четверть IV в.). Готский гарнизон крепости у порогов мог взимать таможенные пошлины («мыто»), становившиеся своеобразной данью. Не являются ли «подданные Германариха» просто участниками днепровской торговли, платившими готам проездную плату? Позднейшие саги упоминают у готов некий «Днепровский город» (Danparstadir), ошибочно связываемый с Киевом. Этим городом могло быть одно из городищ низовий Днепра, но мог быть и городок у с. Башмачка, небольшой по размерам, но чрезвычайно важный по своему стратегически-фискальному положению, городок, от которого в зависимости стояло судоходство по Днепру.

Международное положение восточного славянства во время расцвета II—IV вв. было тесно связано с судьбами Римской империи, определявшей тогда ход исторического процесса во всей Европе. Римский лимес рассекал Европу по диагонали — от Шотландии до устья Дона. Сотни варварских племен (в их числе и славяне) испытывали ускоренное развитие, катализатором которого был Рим. Торговля, подкуп вождей, набор наемников, захват земель и наложение повинностей — все это усиливало социальное расслоение внутри племен, одновременно побуждало племенные дружины как к освобождению от Рима, так и к овладению теми сокровищами, которыми располагали римские города. К этому добавлялось и стремление к заселению римских земель. Все это выражалось в ряде широких наступательных операций варварских племен, объединенных в большие союзы.

Первый этап — «маркоманская война» 165—180 гг. Нападению подверглась почти вся европейская граница Рима от Рейна до Дуная. Общую картину всех племен дает К. Птолемей, современник этой войны (около 160—180 гг.). Среднеднепровские славяне в ней не участвовали. На восточном участке действовали только аланы.

Второй этап — «скифские войны» 238—302 гг.

Третий этап — нашествие гуннов, готов и алан в IV—V вв.

Четвертый этап — движение славян на Балканы в VI в.

Войны второго этапа именовались то «скифскими», то «готскими»; они велись и на суше (в направлении Дуная) и на морях, достигая Питиунта и Трапезунда и таких земель, как Каппадокия, Галатия, Вифиния, Македония, Греция, острова Родос и Крит. Есть данные полагать, что в этих грандиозных по размаху и количеству участников (до 2000 судов и до 320 000 сухопутного войска) экспедициях принимали участие и славянские лесостепные племена. Во-первых, походы часто возглавляют «скифы», а готы упоминаются как союзники этих скифов. Под «скифами» не обязательно понимать только крымских скифов III в., так как ряд походов начинался не в крымских гаванях, а на Днестре; в числе участников названы карпы, жившие в верховьях Днестра, в зоне Черняховской культуры. Организация не только обычных сухопутных походов, но и морских (каботажных) могла быть результатом участия готов (предки которых жили у моря) и боспорцев. В 257 г. дружины племени боранов (в их имени видят спирантную форму имени полян) напали на Трапезунд. Император Волусиан (251—253 гг.) в своем титуле имел эпитет «Венедского», очевидно, в знак его победы над союзом разных племен (в числе которых могли быть и венеды), воевавших внутри Восточной Римской империи. Певтингерова карта (III—IV вв.) показывает венедов на Нижнем Дунае, что подкрепляет титул Волусиана. Косвенным подтверждением мысли об участии славянских племен в южных походах является наличие римских провинциальных монет (например, чеканенных в Антиохии) в составе одного из кладов Киева.

Сумма намеков и соображений позволяет считать вполне вероятным участие славян в знаменитых «скифских» походах середины III в.

Оценивая трехсотлетний период «трояновых веков», запомнившийся русским людям на целую тысячу лет, мы должны признать, что именно к этим векам наиболее приложим отмеченный Нестором контраст между северными лесными племенами, живущими «звериньским образом» (древляне, радимичи, вятичи, север, кривичи), и мудрыми и «смысленными» полянами лесостепи, которые названы Нестором «мужами», т. е. знатными людьми, воинами. Для лесных отсталых племен Нестор считает характерным обряд трупосожжения без курганных насыпей. Именно этот обряд и известен нам у лесных зарубинецких племен первых веков нашей эры.

Исторически наиболее интересна земля полян, бывшее ядро сколотского союза V—III вв. до н. э., будущее ядро Киевской Руси IX—XI вв. Но не менее важную роль играли и «княжения»Волынян, Бужан, Хорватов (расположенные тоже в лесостепи, западнее Полян), где мы видим такую же Черняховскую культуру. Время расцвета лесостепных славян Среднего Поднепровья во II—IV вв. н. э. является промежуточным и связующим звеном между двумя указанными эпохами.

Экспортное земледелие, начавшееся товарное производство, денежное богатство многочисленной знати, появление «огнищ» для челяди, широкие торговые связи, наградные знаки римских императоров, единая оборонительная система, обеспечившая безопасность неукрепленных сел на большом пространстве — все это свидетельствует о том, что первобытность стала уже пройденным этапом и что в наиболее передовых районах славянской лесостепи (Киевщина, Волынь, Подолия), как и у западных славян того времени, уже сложилась или продолжала складываться первичная государственность, основанная как на патриархальном рабстве («огнища»), так и на иной, более высокой форме эксплуатации.

По уровню международных связей, по роли дружинного элемента, по взаимоотношениям с северными славянами-колонистами славянское общество лесостепи во II—IV вв. было очень близко к тому уровню, на котором оно оказалось в VI в. после преодоления последствий гуннского вторжения. Но следует сказать, что трехвековой период благоденствия лесостепного славянства без заметных для нас военных столкновений и во всяком случае без поражений и степных наездов (в чем сказалась внутренняя мощь земли Полян, Волынян, Бужан и Хорватов) был отмечен большей глубиной социальных процессов, большей устойчивостью развития общества, чем последующий период с его тысячеверстным размахом славянского расселения и сложными взаимосвязями славянства с непрерывно пополнявшимися ордами и царствами кочевников-тюрок.

Нашествие гуннов. «Бусово время»

Благоприятная ситуация исчезла в связи с нашествием гуннов в 370-е годы. Впервые в степях Восточной Европы появились кочевники новой этнической принадлежности — не иранцы, а тюрки. Все последующие волны степняков (болгары, авары, хазары, печенеги, половцы) были тоже тюрками.

Гунны в союзе с готами и аланами (возможно, и частью славян) образовали огромный союз, воевавший с Византией, Ираном и ведший войны в Европе вплоть до р. Рейн, Страсбурга, Безансона и Орлеана. Основной район кочевания гуннов — степи между Дунаем и Тисой, в Причерноморье же кочевал брат Атиллы — Бледа (середина V в.).

События, связанные с гуннским нашествием, таковы: гунны и готы нанесли военный удар антам-славянам; разгром римских городов в Причерноморье подорвал важнейшую статью процветания славян Среднего Поднепровья — экспорт хлеба. В момент нашествия было зарыто множество кладов, невостребованных владельцами, что говорит о серьезном разгроме. Славяне Среднего Поднепровья уравнялись со своими менее развитыми сородичами, заселившими северную лесную зону. Контраст, отмеченный Нестором, исчез; наблюдается упадок всей культуры земли Полян и других лесостепных племен.

Главное внимание могущественного гуннского союза было обращено на юг — на Италию, Византию. Славянская лесостепь испытала единовременный разгром, но по нашим источникам не ощущается включения Среднего Поднепровья в систему гуннского владычества. Удаленные от ставки Атиллы на 900 км и отгороженные от главных сил гуннско-готского союза Карпатами, лесостепные славяне в известной мере были предоставлены самим себе. Степи же и береговая полоса несколько опустели, так как готы (тервинги и часть грейтунгов) ушли на запад, куда последовала и значительная часть алан. Оставшаяся часть грейтунгов отодвинулась к Азовскому морю и заняла Крым.

Начало вторжения гуннов в 375 г. было сопряжено с войной готов против антов. Винитар, преемник Германариха, сначала был побежден антами, но в дальнейшем ему удалось антов победить, и он «распял короля антов по имени Боза с сыновьями его и с семьюдесятью старейшинами». Автор «Слова о полку Игореве» 800 лет спустя знал об этой трагедии и, сказав сначала о счастливых «трояновых веках», напомнил затем и о печальном «времени Бусовом».

Великое расселение славян

Из своей обширной лесистой прародины славянские племена, жившие в первобытнообщинном строе, долгое время никуда не расселялись. Стимулом к расселению могли быть три фактора: во-первых, естественное увеличение населения, приводившее к необходимости расчищать и осваивать соседние леса, новые земли под пашню. Второй причиной расселения был натиск враждебных соседей. Уже в VI—V вв. до н. э. отмечено движение милоградских племен Среднего Поднепровья (геродотовские невры, праславяне) в северо-восточном направлении в землю будинов (юхновская археологическая культура) под давлением каких-то балтийских племен. Широкое колонизационное движение в северо-восточном направлении началось у славянских зарубинецких племен в последние века до нашей эры. Славяне были вынуждены частично покинуть плодородную лесостепь и уйти в леса под натиском сарматских кочевых орд, подступивших вплотную к лесостепи и, очевидно, теснивших земледельческое население. Третьим фактором, приводившим племена в движение, была социальная дифференциация, рост дружин и усиление власти вождей-князей. Социальный фактор действовал двояко: с одной стороны, он мог усиливать уход простых общинников в северные леса в целях сохранения свободы от возраставших повинностей (колонизация лесных областей продолжалась и в первые века после рубежа нашей эры), а с другой стороны, князья и дружинники открывали новые направления колонизации — на юг, к богатым приморским городам. Во времена Геродота славянская знать из Среднего Поднепровья приезжала в Ольвию в качестве мирных купцов, экспортеров хлеба. В I в. н. э. славяне-венеды доходили в своих походах до гирл Дуная, а в III в. н. э. «скифы» уже организовали походы из причерноморских портов; в том же столетии славяне утвердились на Нижнем Дунае (Певтингерова карта).

В V в. во всем славянском мире происходит подготовка к событиям последующего столетия, перекроившим политическую и этническую карту Европы. Далекие северные племена, внедрившиеся в сарматско-черняховское время в литовско-латышскую и отчасти финно-угорскую среду, начинают частичное возвратное движение на покинутый некогда юг. Хотя социальная структура племен Верхнего Поднепровья пока еще недостаточно изучена, можно думать, что основой этого движения был рост племенных дружин, ощутивших себя в достаточной мере сильными, для того чтобы увлечь какую-то часть племени сначала в более привлекательную южную лесостепную зону, а затем и много дальше — «через поля на горы, в тропу Трояню», т. е. через степи и хребты Балканского полуострова в богатые владения Византийской империи.

В истории всего славянства огромную роль сыграли события, происходившие в VI в. Недаром летописец Нестор начал свое введение в летопись («Повесть временных лет») с событий, которые могут быть приурочены к этому столетию.

Внутреннее развитие родо-племенного строя (усиление и упрочение древних племенных союзов), основанное на новом экономическом уровне, позволявшем не только прокормить, но и снарядить в далекий поход князя и его дружину, привело к новой социальной форме — к союзам дружин, которые были в меньшей степени ограничены племенной территорией, традиционными обычаями и волеизволением своих соплеменников на вече. Этот общий процесс отражен во всех источниках эпохи переселения народов: очень часто встречаются названия, составленные из двух разных племенных имен. Во многих случаях возникала дублетность: племя в целом проживало на своей исконной территории, а его дружины (в союзе с дружинами соседей) оказывались где-либо в другом месте, поближе к объектам военной поживы. Оторвавшиеся (временно или навсегда) от «своего народа племенные дружины на новом месте вступали в новые союзы, которые могли и не отражать соседства самих племен. Нередко проникновение на юг завершалось оседанием на землю, а по разведанным путям и появлением новых потоков соплеменников из исконной земли.

Три столетия борьбы европейских «варварских» племен привели по :мере ослабления Рима к усиленной диффузии множества северных племен в глубину империи. Сюда привлекала не только возможность воспользоваться богатствами городов и усадеб, но и плодородные, возделанные земли, благоприятный климат и наличие давно налаженного ремесла.

Дружинные походы за сотни километров, расщепление племен, воззращение обогащенных дружинников на старые родные места или оседание их на новой земле, установление новых связей и союзов, вхождение племенных дружин в гигантские суперсоюзы вроде гуннского — все это создавало новое качество родо-племенного общества внеримской Европы как в социальном, так и в этническом плане. Уменьшалась племенная замкнутость, вырабатывались общие черты родственных наречий, складывались сходные черты быта. В частности, во всей зоне славянской колонизации появился одинаковый тип жилищ — полуземлянки, соответствовавшие новому, подвижному образу жизни, так как постройка таких жилищ требовала меньших затрат труда, времени и материалов.

Страбон еще за пять веков до великого расселения славян писал о том, что «скифы» иногда переходят Дунай, бывший в то время северным рубежом империи. Под «скифами» здесь, согласно принятой этим географом скифо-балтийской концепции, можно понимать только славян пшеворского региона. В археологическом материале мы не можем уловить это первичное просачивание славянских дружин (дунайский лимес был укреплен), но свидетельство современника неоспоримо. За указанною пять столетий все славянские племена, включая и самые отдаленные, должны /были получить то или иное представление о благодатном юге.

В VI в. началось массовое вторжение славян на Балканский полуостров, подробно описанное византийскими писателями. «По мнозех же временах сели суть словене по Дунаеве, где ныне Угорска земля и Болгарска», — писал Нестор о начальном этапе этого расселения, когда славяне постепенно подошли к Дунаю, как к важному и труднопреодолимому рубежу. В дальнейшем славяне дошли до древней Спарты и островов Средиземного моря, повторяя в известной мере «скифские» походы III в.

Лингвисты установили, что в колонизации завоеванных византийских земель в Мезии и Фракии принимали участие славяне, соседившие на своей исконной земле с балтами. Такими славянами могли быть только потомки зарубинецких племен, вселявшиеся в литовско-латышскую среду, начиная с рубежа нашей эры. Частично это прослеживается и по именам славянских племен на Балканах: например, «другубиты» (греческая передача имени дреговичей) в Фессалии — дублирование названия племенного союза на Припяти и Днепре.

К меридиональному направлению колонизации добавились и другие: из бассейна Балтики шло расселение и на запад (где поредело германское население) к Эльбе-Лабе и на восток к Ильменю («словене» новгородские). Кроме того, под натиском степных кочевников некоторые восточнославянские племена двигались на запад: дулебы в Центральную Европу, хорваты к Адриатике.

В результате полуторавекового расселения славяне заняли половину европейского континента и стали значительной силой в Европе.

Колонизация славянами византийских владений создала новую ветвь славянства — южных славян. Проникавших в Византию славян современники называли «славенами», «славянами» и «антами», указывая их родство и тождество, а также отмечая их прежнее общее имя — венеды (венеты).

Здесь мы подходим к вопросу о происхождении этнонима «славяне». Обычно его производят или от «слава» или же от «слова», считая, что так называли себя племена, понимавшие речь друг друга.

Наблюдения над географией размещения «славенов» и «антов» заставляют продолжить поиск этимологии. Походы «славенов» VI в. занимают только западную половину потока завоевателей-колонистов, а походы «антов» — только восточную. Кроме того, в позднейшей средневековой и современной нам этнической номенклатуре названия, восходящие к «славенам» VI в., встречены только в западной зоне колонизации и на самом краю славянского мира на пограничье с другими народами: словаки (на границе с венграми), словинцы (рядом с австрийцами), словены (рядом с итальянцами), летописные «словене» новгородские — в гуще финно-угорских племен. Все они связаны с той частью колонизационного потока VI в., который шел из земли венедов. Следует напомнить, что этноним «венеды» в применении к русским дожил до наших дней в усеченной форме (без суффикса множественности), например, у эстонцев: vänä. Это наталкивает на мысль, что появившееся в VI в. в пору максимального размаха славянской колонизации и строго ограниченное зоной колонизации определение «словъене» является составным. Вторая его часть представляет древнее имя венедов, унаследованное западной половиной славянского мира — «вене», а первая должна в таком случае указывать на отношение тех выходцев из земли «Вене», которых называли «славенами» к их коренной земле. Русские средневековые источники знают слово «слы» («съли») в значении «послов», «представителей». Этноним, примененный к выселенцам из земли венедов, может быть расшифрован как соединение двух понятий: «представители» «венедов».

Этноним «анты» не является самоназванием; он неизвестен славянским языкам и очень быстро исчез. Кажется, он означал в иранских наречиях «крайние», «окраинные», что вполне согласуется с их крайним юго-восточным размещением.

По всей вероятности, уже в VI—VII вв. произошло повсеместное распространение этнонима «славяне» на все бывшие венедские и антские племена.

В связи с многотысячным колонизационным потоком значительно возрастает роль речных магистралей и узловых пунктов на них. Если Дунай долгое время был преградой на пути, то Днестр и особенно Днепр стали главными путями проникновения из лесной и лесостепной зоны на юг, в степи и к Черному морю. Все те племена, которые в I—V вв. смешались с древними балтами и соседствовали с балтами в VI в. (дреговичи, кривичи, полочане), должны были пользоваться Днепром и его притоками при своем продвижении в степи и через поля «на горы» — в византийские пределы. Важнейшие реки — Припять, Березина, Днепр, Сож, Десна стекались к высотам, которые впоследствии стали называться Киевскими. Это место уже в черняховское время являлось богатым пунктом пограничной торговли полян с северными соседями. В конце V — начале VI в. значение Киевских высот неизмеримо возросло.

Насколько незаметно для глаза историка происходило на протяжении веков продвижение славян к берегам Дуная и освоение ими огромной цветущей долины дунайского левобережья, настолько ярко и красочно описана древними авторами ожесточенная борьба славян с Восточно-Римской империей и их победоносное нашествие от дунайских рубежей до самых южных областей Пелопоннеса и стен «второго Рима».

По всей империи вспыхивали восстания; рабы стремились убежать от возрожденных жестоких порядков и массами уходили за Дунай к славянам. Прокопий в своей «Тайной истории» писал, что «народ большими толпами... убегал... к варварам». Появление славянских дружин внутри империи должно было рассматриваться греческими колонами и рабами как появление союзников в борьбе против рабовладельческой знати и императорских войск. Для Византийской империи славяне представляли особую опасность, так как их походы тесно сплетались с народными восстаниями внутри империи и в составе самих славянских войск могли быть беглые рабы и колоны.

Непрерывный ряд восстаний (восстания «скамаров») происходил в V и VI вв. на всей северной границе империи: в Реции, Норике, Паннонии, Иллирии и Фракии. Только Дунай отделял эти, охваченные пожаром классовой борьбы, византийские области правобережья от свободных славянских земель левого берега реки. Вполне понятны и тот ужас, который внушали византийцам многочисленные и сильные славяне, и то внимание, которое империя уделяла обороне дунайских рубежей.

Византийские императоры старались переманить на свою службу отдельных славянских князей с их дружинами. Мы знаем об участии славян в составе византийских войск и ряде военных кампаний7. Кроме того, славяне занимали крупные полководческие посты; они командовали большими отрядами конницы и эскадрами (анты Всегорд и Дабрагез — военный трибун; сын Дабрагеза Леонтий был таксиархом8). В 531 г. император Юстиниан поставил для защиты Дуная начальником Фракии полководца Хильбудия, претора, «близкого к императорскому двору». Он был убит в 534 г. в битве со славянами. Из дальнейшего рассказа Прокопия выясняется, что Хильбудий не греческое, а славянское (антское) имя и что у антов в это время появился самозванец — отважный воин по имени тоже Хильбудий, выдававший себя (в интересах всех антов) за настоящего Хильбудия. Юстиниан отправил к придунайским антам послов, «предлагая варварам поселиться в древнем городе по имени Туррис, расположенном у самого берега р. Истра. Этот город построил римский император Траян, но он уже издавна был покинут, так как местные варвары его постоянно грабили. Император Юстиниан соглашался одарить их этим городом и окружающей его областью, так как искони она принадлежала римлянам, обещая, что будет жить с ними (антами), всячески стараясь сохранить мир и даст им много денег, лишь бы на будущее время они клятвенно обещались соблюдать с ним мир и всегда бы выступали против гуннов (авар), когда те захотят сделать набег на Римскую империю. Варвары все это выслушали, одобрили и обещали сделать все это, если он восстановит начальником римского вождя Хильбудияю...»9. Этот рассказ Прокопия чрезвычайно напоминает рассказ русского летописца о первом киевском князе, основателе г. Киева на Днепре — Кие.

Нельзя отождествлять Хильбудия с Кием и Туррис с Киевцем, но, очевидно, что сказание о Полянском (антском) князе Кие хронологически надо сближать с эпохой Юстиниана, когда империя была заинтересована в том, чтобы поселить на дунайской границе те или иные славянские дружины, заключив с ними договор о защите империи от других славян и кочевников, за что и приходилось «давать им много денег», оказывать им «великую честь»10.

В своей хитроумной политике Византия завязывала очень далекие связи и пыталась использовать для борьбы с «дунайцами» далеких антов из глубины Полянской земли. Еще более зорко следила Византия за подвижными войсками кочевников, стремясь натравить их на славян. Император Тиверий Константин направил против славян аварского хана Баяна с 60 тыс. всадников, для того чтобы разоряющие римские области, «отвлеченные собственными бедствиями, вернулись на свою родную землю». «Как скоро авары переправились (на византийских судах) на противоположный берег, они начали немедленно жечь селения славян, разорять и опустошать их поля» (Менандр). (Менандр Протиктор. См.: Мишулин А.В. Древние славяне..., с. 247).

Нанимая на службу славянские дружины и открывая дорогу кочевникам в землю славян, Византия вместе с тем усиленно строила и возобновляла укрепления на дунайской границе. Желая прикрыть дунайскую границу, Юстиниан построил на берегах реки множество крепостей и учредил вдоль всего берега посты с целью «помешать попыткам варваров перейти реку». В долине Нижнего Дуная, в Мезии и «Скифии» было восстановлено или воздвигнуто 80 крепостей. Крепости были построены и в Крыму и на Кавказском побережье.

Несомненно, что все дунайские крепости предназначались для защиты от нападения славян. «...Он выстроил вновь крепость Адина, так как варвары-славяне постоянно скрывались тут...»11 В области «Скифии» (т. е. Добрудже) «было старинное укрепление Ульмитон. Так как варвары-славяне долгое время устраивали здесь свои засады и очень долго жили в этих местах, то оно стало совершенно безлюдным и от него не осталось ничего, кроме имени. И вот, выстроив его вновь с самого основания, император сделал эти места свободными от нападений славян», — пишет Прокопии в своем хвалебном сочинении, написанном по заказу императора.

Написанный в конце VI в. «Стратегикон» уже учитывает преимущества этой укрепленной линии и рекомендует ряд активных мероприятий против славян. Византийские войска во время войны со славянами должны держаться не далее одного дневного перехода от Дуная, избегать зарослей в дельте, иметь хорошую разведку и службу охранения. «Не глупо некоторых из них (славянских князей) привлечь на свою сторону речами или подарками...»12 Руководство рекомендует применять «клещи» и деление войска на два отряда («банды»). Пока более легкий отряд завязывает битву, сам стратег должен «напасть с другой стороны на эти поселки и заняться грабежом». Деление на две «банды» полезно, так как «одни могут грабить, а другие охранять грабящих». Стратегическое руководство, приписываемое императору, рекомендует крайне жесткие меры по отношению к славянам, в страну которых вторгались византийские «банды»: «при таких нападениях не следует врагов, которые будут сопротивляться, брать в плен, но должно убивать всех встреченных»13. Все руководство хорошо отражает сущность измельчавшей византийской политики: трусливая осторожность, боязнь объединения славян, распускание ложных слухов, подкуп князей, двухдневные неожиданные набеги на пограничные славянские деревни, во время которых нужно успеть ограбить область и «убить всех встреченных» славян. Кругозор автора в отношении славянского мира крайне ограничен — он знает только узкую пограничную полосу в 15—20 миль на север от Дуная. В «Стратегиконе» нет речи об обороне всей империи, о борьбе с большими славянскими армиями — все внимание автора устремлено на грабеж маленьких деревень и увоз славянских продовольственных запасов «по рекам, впадающим в Дунай».

Византийские авторы много сообщают нам о вторжениях славянских дружин в пределы Византии. Первые удары были нанесены с северо-востока, со стороны низовьев Дуная. Сначала славян называли «гетами», так как они приходили из «гетской пустыни» (между Дунаем и Днестром), так же как гуннов, готов, болгар и алан называли тогда скифами. Походы гетов — славян — относятся к царствованию Анастасия (491—518 гг.). При следующем императоре Юстине I (518—527 гг.) «анты, ближайшие соседи славян, перейдя Истр с большим войском, вторглись в пределы римлян», но были отбиты полководцем Германом, прославившимся благодаря этому.

В первые годы царствования Юстиниана (527—565 гг.) «жившие по Истру варвары — гунны, анты и славяне, часто совершая такие переходы (через Дунай), наносили римлянам непоправимый вред». Эти походы нужно относить ко времени до 530 г.

Начало рабовладельческой реставрации при Юстиниане не случайно совпало с усилением натиска славян, знавших от перебежчиков-рабов о восстаниях внутри империи. Два современника Юстиниана отмечают усиление славянских дружин и их победоносное шествие. «Теперь, по грехам нашим, они (венеды, анты и склавины) свирепствуют повсюду...», — пишет Иордан. «С того времени как Юстиниан принял власть над Римской империей, — пишет Прокопий, — гунны, славяне и анты делают почти ежегодно набеги на Иллирию и всю Фракию от Ионийского залива (Адриатического моря) вплоть до предместий Византии». Далее он говорит о том, что во время набегов берут в плен по 200 тыс. византийцев, превращая страну в скифскую пустыню, и о том, что варварам тоже приходилось нести большие потери, «так что не только римляне, но почти и все варвары утоляли все оскверняющую кровожадность Юстиниана».

По состоянию наших источников мы можем сгруппировать походы славян в две разновременные группы, разделенные приходом аварской орды, отвлекшей на время внимание византийских писателей от славян.

В первую группу следует отнести походы, описанные Прокопием до 553 г. Славянские войска воюют во Фракии и Иллирии, спускаются на юг до Эгейского моря и Эпидамна (совр. Драч на Ионийском море), стремятся к Фессалонике-Солуни и даже к самому Константинополю, доходя до Длинных стен.

Византийцы отмечают, что славяне берут с бою прославленные укрепления Юстиниана и бьются с императорскими войсками в открытом поле. Византийская конница бежала от конных дружин славян. С ужасом отмечает Прокопий, что нападающие славяне уже не должны каждый раз форсировать Дунай — их дружины разъезжают внутри империи и зимуют на византийской земле. Славяне передвигались, возя за собой «бесчисленную добычу из людей, всякого скота и ценностей», в пяти днях пути от столицы империи. Отборные войска императора потерпели поражение под знаменитыми Длинными стенами на расстоянии дневного перехода от Царьграда, и знамена стратегов доставались славянским князьям. В 551 г., когда славяне проникли даже дальше Длинных стен, император приказал увезти и спрятать серебряные алтари из предместий Константинополя.

Полководец Велизарий мобилизовал всех коней во дворце и на ипподроме, и в бой были брошены самые последние резервы — гвардия и ополчение сенаторов14.

Попытка Юстиниана создать неприступную дунайскую линию оказалась совершенно неудачной (хотя и очень дорого обошлась населению империи); стремление же превратить каждое рабовладельческое имение внутри страны в сильную крепость также было обречено на неудачу — «и во Фракии и в Иллирии много крепостей славяне взяли осадой».

Второй период относится к последней четверти VI в. и к VII в., когда снова появляются сведения о славянских походах вглубь империи. Очень красочно описано пребывание славянских дружин в Византии в «Церковной истории» Иоанна Эфесского (VI в.). Здесь рассказывается о том, что в 578—581 гг. славяне снова взяли множество городов и крепостей и четыре года властно живут в стране «без забот и страха». «Они стали богаты, имеют золото и серебро, табуны коней и много оружия. Они научились вести войну лучше, чем римляне».

К 582 г. относится сообщение об огромном славянском войске в 100 тыс. человек, воевавшем во Фракии и многих других областях.

В это время мы можем отметить, во-первых, возрастание отрядов, во-вторых, большую длительность пребывания их внутри империи и, наконец, более глубокое вклинивание славян в византийские земли.

Итогом этого периода было проникновение славян в Македонию и коренную Грецию. В Пелопоннесе, в земле древних спартанцев в Лаконии разместились славянские племена милингов и езерцов, известные еще Константину Багрянородному в середине X в.

Вокруг Фессалоники, ставшей славянской Солунью, жили славянские племена сагудатов, ринхитов, дреговичей. Древняя река Галикамон получила славянское имя Быстрицы. Вся область Македонии, примыкавшая к Фессалонике, называлась «Склавенией».

К рубежу VI и VII вв. относятся сведения о славянских флотилиях, плававших по морям и облегчавших борьбу с Византией. Славянский флот плавал вокруг Фессалии, Кикладских островов, Ахеи, Эпира и достигал даже южной Италии и Крита.

Примерно три четверти Балканского полуострова было завоевано славянами меньше чем за одно столетие. Этнический состав балканских земель существенно и надолго изменился. «Склавены» (славены) и «анты» перемешались в процессе колонизации завоеванных византийских земель. Сюда же за Дунай тянулись колонизационные потоки и из далеких коренных славянских (венедских) земель; на общей карте всех славянских племен мы нередко видим дублирующиеся названия, свидетельствующие о расщеплении племен в процессе колонизации Задунавья. Например: сербы лужицкие и сербы балканские; мораване богемские и мораване балканские; северяне на Десне и северяне за Дунаем; ободриты балтийские и ободриты дунайские, другубиты фессалийские и дреговичи днепровские. Очевидно, племя оставалось на своем первоначальном месте, а какая-то его значительная часть переселялась на юг.

Вся восточная часть Балканского полуострова была колонизована восточными славянами. Это ясно и по упоминаниям об антах и их войнах во Фракии и по направлениям ряда походов, когда имя антов тонуло в собирательном имени славян.

К концу VI в. появляется все больше сведений об отдельных славянских князьях в придунайских землях, власть которых иногда простиралась довольно далеко. В сферу славяно-византийских отношений были втянуты весьма отдаленные от Дуная племена. Известен эпизод со славянскими послами, которые с гуслями в руках и без оружия 18 месяцев шли к императору из своей отдаленной страны.

Участие западных и восточных славян в борьбе за долину Дуная и за Балканский полуостров исторически важно, так как, во-первых, оно было вызвано ростом местных славянских производительных сил и распадом первобытнообщинных отношений, а во-вторых, оно усилило имущественную и социальную дифференциацию внутри славянских племен, увеличило материальные богатства князей (скот, рабы, золото), их военный опыт, количество и оснащенность их дружин и усилило роль князей и боярства во всех племенных делах.

Примечания

1. Рыбаков Б.А. Геродотова Скифия. М., 1979.

2. Рыбаков Б.А. Язычество древних славян. М., 1981.

3. Спицын А.А. Расселение древнерусских племен по археологическим данным. — ЖМНП, 1899; Арциховский А.В. Курганы вятичей. М., 1930; Рыбаков Б.А. Радзімічьі. Менск, 1933; Он же. Поляне и северяне. (К вопросу о размещении летописных племен на Среднем Днепре). — Советская этнография, 1947, [№] 6—7, с. 81—105; Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. М., 1953.

4. К. Тацит. Германия. См.: Латышев В.В. Известия древних писателей о Скифии и Кавказе. — ВДИ, 1949, № 3, с. 222.

5. Плиний. Естественная история. См.: Латышев В.В. Известия древних писателей. — ВДИ, 1949, № 2, с. 277, 278.

6. Miller K. Itineraria Romana. Römische Roisewege an der Hand der Tabula Peutingerina. Stuttgart, 1916.

7. Конный отряд в 1600 гуннов, славян и антов на византийской службе спас Рим от нападения готов (Прокопий из Кесарии. Война с готами. М., 1950, с. 156). Прокопий восторженно описывает подвиг одного славянина, добывавшего «языка» — знатного гота (с. 243—244). Анты «благодаря своей доблести» разбили готов в итальянской провинции Лукании (с. 319—320).

8. Агафий Схоластик. См.: Мишулин А.В. Древние славяне в отрывках греко-римских и византийских писателей по VII в. н. э. — ВДИ, 1941, № 1, с. 246.

9. Прокопий из Кесарии. Война с готами, с. 298. Городище Киевец, очевидно г. Cius в низовьях Дуная, на правом его берегу между Траяновым валом и дунайскими гирлами. (Совр. Хорсово напротив устья р. Яломицы — древнего Напариса). Этот город древнее эпохи Юстиниана, он уже упоминается в описи IV в. «Notitia Dignitatum». Связан ли он действительно с Кием или это позднейшие домыслы, основанные на созвучии, сказать нельзя.

10. Прокопий из Кесарии. Война с готами, с. 298.

11. Прокопий из Кесарии. О постройках. — ВДИ, 1941, № 1, с. 245.

12. Стратегикон. См.: Мишулин А.В. Древние славяне. — ВДИ, 1941, № 1, с. 255 и сл.

13. Стратегикон. См.: Мишулин А.В. Древние славяне, с. 257.

14. Феофан. Летопись. См.: Мишулин А.В. Древние славяне. — ВДИ. 1941, № 1, с. 269.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика