Система «коллективного сюзеренитета на Руси в XII—XIII вв.: историческая реальность и историографическая традиция
Одной из важнейших и нерешенных проблем древнерусской истории является проблема организации государственной власти и механизма междукняжеских отношений в период феодальной раздробленности XII—XIII вв. Вопросы, связанные с этой темой, достаточно оживленно обсуждались в исторической литературе прошлого века, но ввиду отсутствия единого исследовательского подхода не получили удовлетворительного объяснения. Последовавший затем известный перерыв историографических традиций привел к тому, что и советской исторической наукой проблема была унаследована в таком же дискуссионном состоянии. Чрезвычайная сложность, а порой и невозможность исследования форм государственной власти на основе принятой в советской историографии вотчинно-сеньориальной теории эволюции древнерусского феодализма долгое время препятствовала заметному прогрессу изучения междукняжеских отношений XII—XIII вв.
В этом разделе предполагается сделать едва ли не единственную в советской историографии конкретно сформулированную и имеющую некоторые черты завершенности концепцию организации княжеской власти в XII—XIII вв. Это так называемая теория коллективного сюзеренитета русских князей над Киевом.
Несмотря на то что сформулирована эта концепция была не так давно и приобрела популярность в последние два десятилетия, она, в сущности, весьма традиционна для отечественной исторической мысли. Призванная преодолеть недостатки предшествующих объяснений государственного устройства Руси XII—XIII вв., конструкция «коллективного сюзеренитета» обнаруживает устойчивую зависимость от ранее предложенных теорий, ко многим из которых генетически восходит. Корни концепции «коллективного сюзеренитета» входят в два историографических стереотипа, выработанных еще в прошлом веке. Здесь сказались, несомненно, различные интерпретации «родовой теории» С.М. Соловьева с ее идеей родового владения, ставшей к началу XX в. общим местом трудов по истории Руси. С другой стороны, своеобразно дала себя знать и унаследованная от историографии прошлого века мысль о распаде Киевской Руси с середины XII в. на ряд самостоятельных государственных организмов. Как увидим ниже, теория «коллективного сюзеренитета» есть попытка преодоления обеих указанных парадигм, но не путем отказа от них, а посредством объединения и компромисса.
Зависимость советской исторической науки от работ историков XIX в. очевидна. До настоящего времени в состоянии скрытой дискуссии остается вопрос о государственной форме Руси, в том числе и в период феодальной раздробленности. Подавляющее большинство дореволюционных исследователей, историков и правоведов не признавали существования государства в строгом смысле у восточных славян в X—XIII вв. Пытаясь рассматривать древнерусскую историю в точных юридических понятиях и терминах, они не находили факторов, определяющих государственное единство Руси, отводя таковую роль лишь единству правящего дома. Известно, какую силу имели эти воззрения, скрепленные авторитетом таких выдающихся историков, как В.И. Сергеевич, В.О. Ключевский, А.Е. Пресняков и др., в довоенной советской историографии. Не в последнюю очередь это было обусловлено тем, что в 20—30-е годы активно работали историки, идейно вышедшие из школы В.О. Ключевского. Не признавал наличия государства на Руси, например, М.Н. Покровский. Историки же, утверждавшие существование относительно единого государства в X—XI вв., не смогли преодолеть идеи государственного распада в середине XII в. Эти взгляды, поддерживаемые в свое время С.В. Юшковым, Б.Д. Грековым, дожили до наших дней.
Таким образом, к середине 60-х годов, когда впервые возник термин «коллективный сюзеренитет», в советской историографии все еще достаточно влиятельны были воспринятые из дореволюционных трудов две идеи: коллективного владения княжеским родом русскими землями и государственного распада некогда единой раннефеодальной монархии на более десятка независимых в политическом отношении организмов при отсутствии единой государственной власти. Таковы историографические основы возникновения концепции «коллективного сюзеренитета» в период феодальной раздробленности.
Теория коллективного сюзеренитета в общих чертах была намечена В.Т. Пашуто в вышедшей в 1965 г. монографии «Древнерусское государство и его международное значение», написанной рядом крупных историков. К этому времени мысль о полной государственной деструкции Руси уже мало кого удовлетворяла, и созрела необходимость отыскания какого-либо генерального, структурообразующего принципа социально-политических отношений в период феодальной раздробленности XII—XIII вв. Б указанной монографии полемизируя с современной ему зарубежной историографией, утверждавшей государственную анархию для XII—XIII вв., но и не принимания мнения о сохранении единого государства во главе с киевским князем, В.Т. Пашуто выдвигает идею о гегемонии в Южной Руси (собственно, Русской земле и Киеве в том числе) нескольких наиболее влиятельных князей.
В конце 60 — начале 70-х годов В.Т. Пашуто выступил с рядом статей, в которых развил ранее высказанный взгляд на государственный строй Руси XII—XIII вв. как на систему «коллективного сюзеренитета»1. Определяющим для нового государственного порядка Руси ученый считал понятие «части», «причастия». Все сильнейшие князья, властвующие в порядке коллективного сюзеренитета над Киевом и Русской землей (сузившейся в конце XII в. до пределов Киевской земли), приобретали право на эту власть путем выделения им каких-либо земельных владений в Киевщине. В условиях феодальной раздробленности, острого соперничества враждующих княжеских группировок система коллективного сюзеренитета в реальной жизни устанавливалась путем захвата Киева той или иной коалицией. Наиболее влиятельными, а следовательно, и чаще других правившими в Киеве В.Т. Пашуто признавал две коалиции: Суздаль — Галич и Волынь — Смоленск2. Захватив Киев, любая из названных группировок выдвигает из своей среды кандидата, который и становился киевским князем, впрочем, только «номинальным»3, раздававшим всем своим соправителям Русскую землю в качестве «причастий». Такие владения были гарантом их участия в выполнении общегосударственных обязательств. Основным же регулятивным органом вновь созданной системы междукняжеских отношений стали общерусские съезды — «снемы»4. Таким образом, эволюция политической системы Киевской Руси ко второй половине XII В., по мнению В.Т. Пашуто, выглядит следующим образом: от «раннефеодальной монархии» X—XI вв. с единоличным правителем во главе к «монархии периода феодальной раздробленности».
Следовательно, сторонникам теории коллективного сюзеренитета удалось преодолеть идею государственного распада Руси путем сочетания теорий коллективного владения и отсутствия единоличной центральной власти в период феодальной раздробленности. Концепция коллективного сюзеренитета представляется в настоящий момент наиболее стройной и законченной формулировкой структуры государственной власти в Киевской Руси XII—XIII вв., но она не устраивает сторонников концепции сохранения на Руси «общерусского строя власти», основанного на принципах «федерализма» во главе с Киевом5.
Серьезные трудности возникают у этой теории и с точки зрения правосознания древнерусской эпохи6. Да и сами сторонники теории коллективного сюзеренитета отмечают, что она построена на косвенных свидетельствах и «не находит подтверждения в летописях и других источниках»7.
Неслучайно в работах представителей указанного направления мы не найдем единого мнения, когда же все-таки наступила эпоха коллективного правления в Киеве. Так, В.Т. Пашуто ограничился лишь расплывчатым утверждением, что произошло это «после триумвирата Ярославичей и после Мономаха»8 Л.В. Черепнин настаивал, что «Киев стал центром федерации с государственной формой, которую В.Т. Пашуто назвал «коллективный сюзеренитет наиболее сильных князей» только к началу XIII в.»9. Н.Ф. Котляр относит время возникновения нового государственного порядка ко времени борьбы за Киев Изяслава Мстиславича и Юрия Долгорукого, т. е. к 50-м годам XII в.10
Нет единства и в вопросе о государственном статусе коллективного сюзеренитета. Если В.Т. Пашуто и Н.Ф. Котляр рассматривают его как «общерусскую форму правления»11, то Л.В. Черепнин — сторонник государственного распада, ограничивает действие этой системы только собственно Киевом12.
Все это еще раз заставляет критически подойти к теории коллективного сюзеренитета и проверить достаточность аргументов ее сторонников.
Как отмечалось, стержнем теории коллективного сюзеренитета, ее вещественным фактором считается представление о наделении всех соправителей «частью» в пределах Киевской земли13 и выведении их тем самым на общегосударственный уровень. Следовательно, по логике теории, как только мы обнаруживаем факт наделения князя волостью в Русской земле, мы вправе заключить, что он становится соправителем киевского князя. Собственно, историки так и делали. Как наиболее характерные ими приводились два случая: 1148 г., когда Изяслав Мстиславич наделил сына Юрия Долгорукого Ростислава, и 1195 г., когда киевский князь Рюрик Ростиславич наделил Всеволода Большое Гнездо, как бы подразумевая, что подобных примеров можно сыскать и больше.
Но в том-то и дело, что этими двумя примерами и ограничивается круг доказательств, которыми располагает теория коллективного сюзеренитета. Только в этих случаях волости в Киевской земле, выделяемые во владение иным князьям, названы «частью»14.
Присмотримся к этим случаям внимательнее.
В 1148 г., уйдя от отца — суздальского князя Юрия Долгорукого, Ростислав Юрьевич, не получивший волости в Суздальщине, пришел к киевскому князю Изяславу Мстиславичу с тем, чтобы тот дал ему владения в собственной земле. Изяслав дал ему города Божский, Межибожье, Котельницу и еще какие-то два города15. Однако через некоторое время, узнав, что Ростислав замышляет нечто против него (отец Ростислава, Юрий Владимирович, — традиционный соперник Изяслава), киевский князь отбирает данную им волость и отсылает Ростислава к отцу. Вот здесь и произносит Юрий ту фразу, которая считается первой формулировкой принципа «причастья»: «Тако ли мне части нету (в Лавр. — «причастья». — Авт.) в Рускои земли и моим детям?»16. Что же доказывает приведенное место летописи? Был ли Ростислав Юрьевич соправителем Изяслава? Безусловно, нет. Мог ли посредством сына таковым стать Юрий? Вне всякого сомнения, нет: 40-е годы XII в. — период долгого и упорного противостояния Изяслава и Юрия в борьбе за киевский стол, 1148 г. — ее разгар.
Другой, наиболее показательный с точки зрения теории коллективного сюзеренитета пример. В 1195 г. суздальский князь Всеволод Юрьевич Большое Гнездо потребовал у Рюрика Ростиславича—князя киевского наделения в Русской земле, причем теми городами, которые ранее были отданы Рюриком зятю — Роману Мстиславичу. После долгого колебания Рюрик отбирает три города Романа — Торцкий, Треполь и Корсунь — и передает их Всеволоду на условии участия последнего в совместном походе против половцев. Через год, когда Всеволод не выполнил своих обязательств, Рюрик «отъя отни городы, ты которыя же бяшет ему (Всеволоду. — Авт.) далъ в Рускои земли и розда опять братьи своеи»17. В аргументации Всеволодом своего требования, а Рюриком своего поступка, действительно, во второй раз в летописи употреблено понятие «части»: «В Рускои землѣ части просилъ еси у мене...»18.
Но дает ли это известие право трактовать его в духе теории коллективного сюзеренитета? Даже если следовать ей, то окажется, что Всеволод был соправителем всего один год, да и то его соправительство зависело всецело от воли Рюрика. Но летописная статья указывает и совершенно определенный мотив наделения Всеволода: участие в обороне Южной Руси; никакие политические мотивы с этим актом не связываются. Собственно, в таком же духе рассматривал эти события и сам Всеволод. Перед передачей ему волости на очередной призыв присоединиться к походу на половцев он ответил Рюрику: «Кому еси в неи часть далъ, с тем же еи и блюди и стережи»19. Что же касается «старейшинства» Всеволода, действительно дававшего ему основания для политических претензий, то, по свидетельству Рюрика Ростиславича и самого Всеволода, его «положили» на суздальского князя несколько ранее 1195 г., во всяком случае уже до требования «части» в Русской земле он считался «старейшиной»20.
События 1195 г., развернувшиеся вокруг трех южнорусских городов, — совершенно обычное для феодализма явление обеспечения военной службы путем земельного пожалования, ничего больше. Никакого соправительства в них не видели даже сами участники, нет основания видеть его и сегодня.
Как видим, аргументы теории коллективного сюзеренитета отнюдь небезупречны. Но, как ни странно, даже признание их таковыми — тоже опровержение этой теории, так как окажется, что новая форма государственного правления, возникшая в период феодальной раздробленности, в XII в. функционировала всего два раза и каждый раз — не более года.
В первой половине XIII в., а именно перед битвой на Калке в 1223 г., В.Т. Пашуто насчитывает четырех соправителей в Русской (т. е. Киевской) земле, имевших в ней «причастия»: Мстислав Романович, Мстислав Святославич, Мстислав Мстиславич и Юрий Всеволодович21. Эти князья, действительно, называются летописью «старейшинами» среди русских князей, но имели ли они «причастие»? Только двое из них — Мстислав Романович — как киевский князь и Мстислав Мстиславич (последний; впрочем, предположительно) подобными земельными владениями обладали. Черниговской же Мстислав Святославич и Юрий Всеволодович Владимирский в 1223 г. никаких волостей на Киевщине не держали22.
Все это позволяет утверждать, что «причастье» никогда не выполняло главную роль в системе коллективного сюзеренитета. Статус государственного учреждения оно приобрело только в работах историков.
Одной из существенных черт нового порядка государственной власти считается институт княжеских съездов, призванный в новых условиях второй половины XII в. регулировать отношения внутри коллектива соправителей и вырабатывать совместные решения23. По логике, этот институт должен быть порождением нового порядка вещей и отражать новые реалии второй половины XII в. Княжеские съезды должны были бы возникнуть вместе с системой коллективного сюзеренитета как ее высший «законодательный» орган.
Однако историческая действительность не дает права для подобных оценок. Княжеские съезды, «снемы», как их именует летопись, — явление гораздо более древнее, чем собственно феодальная раздробленность: их история уходит корнями в XI в.24 Более того, даже если принять мнение некоторых исследователей, что далеко не все съезды XII в. попали по тем или иным причинам на страницы летописей, приходится признать, что «золотой век» этого института ко второй половине указанного столетия был уже пройденным этапом: если не считать съездом любую встречу двух князей, наибольшее их количество выпадает на конец XI — первую половину XII в. Да и качественно съезды периода феодальной раздробленности сильно уступали своим предшественникам: если «снемы» XI в. решали такие глобальные проблемы, как выработка законодательства (Русская правда), животрепещущие вопросы распределения вотчин и регуляции междукняжеских отношений (Любечский съезд 1097 г., Уветичский 1100 г.), то съезды второй половины XII в. ограничиваются лишь вопросами противостояния половецкому полю организации совместных походов в степь. Никаких вопросов внутренней политики «снемы» этого времени, как правило, не касаются25.
Если признать, что единственной проблемой новой формы власти были вопросы войны с половцами, фактором по отношению к ней внешним, то тогда княжеские съезды действительно могут претендовать на роль высшего государственного органа, но с большим основанием подобное место можно отвести съездам предшествующей эпохи, действительно до некоторой степени регулировавшим возникающие вопросы внутренней жизни государства.
Реальное значение княжеских съездов действительно достаточно большое, все же сильно преувеличено теорией «коллективного сюзеренитета»: никакой регулятивной роли в собственно междукняжеских отношениях они в конце XII — начале XIII в. не выполняли. В их компетенцию входила организация коллективных действий князей по отражению степного давления на южнорусские рубежи. Непредубежденный взгляд на события русской истории предмонгольского периода показывает, что ничего нового княжеские «снемы» в нее не внесли: они не изменили существа взаимоотношений внутри правящего сословия, не устранили княжеских усобиц, не упорядочили социально-политические отношения в стране.
Таким образом, теория «коллективного сюзеренитета» в том виде, в котором она представлена в научной литературе, в своих главных, основополагающих моментах оказывается достаточно умозрительной и не подкрепленной должным образом историческими реалиями.
В последнее время с интересной гипотезой в развитие этой концепции выступил Н.Ф. Котляр. Отметив, что существующих аргументов в пользу ее существования в XII—XIII вв. недостаточно, он попытался отыскать следы системы коллективного сюзеренитета в сознании людей эпохи феодальной раздробленности. Таковым свидетельством исследователь предложил считать знаменитое обращение автора «Слова о полку Игореве» к русским князьям с призывом защитить Русскую землю26 В этом месте «Слова», по мнению Н.Ф. Котляра, и в самих персоналиях князей, и в порядке их перечисления отразились воззрения современника на государственную власть Руси как на систему коллективного сюзеренитета. Последовательность имен князей представляется отнюдь не случайной, как считали прежде. Она зависит от могущества княжеств и места их суверенов на иерархической «лествице»27, С другой стороны, перечислены только те из князей, которые имели причастия в Русской земле28. Логично исследователь заключил, что, имея «части» в Южной Руси, перечисленные князья были и соправителями киевского князя и, следовательно, именно они несли ответственность за ее судьбу, что и дало основание автору «Слова» обратиться именно к ним с подобным призывом.
Мы уже рассмотрели правомерность выдвижения института «причастья» в качестве основы соправительства. Но если указанное место «Слова» действительно отражает воззрения людей XII в., подтверждающие закрепление в правосознании идей коллективного правления в Киеве нескольких наиболее влиятельных князей, то в таком случае это достаточно весомый аргумент теории, коллективного сюзеренитета даже если в существующем виде она некорректна.
Рассмотрим главные аргументы предложенной гипотезы. Построено ли обращение «Слова» по принципу старшинства столов и места князей в родовой лестнице? Еще А.Е. Пресняков очень, удачно показал, что старшинства столов в смысле строгой их иерархичности Русь не знала, это «изобретение» «родовой теории», достигнутое посредством возведения в норму права всех наблюдаемых случаев междукняжеских отношений в первые годы после смерти Ярослава Мудрого, когда, по мнению представителей этого направления, «лестничный принцип» восхождения князей строго соблюдался29 Но даже если допустить возможность такого толкования, останется необъяснимым, почему вслед за черниговским Ярославом упомянут Всеволод Юрьевич суздальский, затем Рюрик Ростиславич, обладавший «Русской землей», и его брат Давыд, князь смоленский, а за ними — галицкий Ярослав Осмомысл. Ведь в классической родовой теории старшим после Киева считался черниговский стол, затем — переяславский, затем — смоленский и т. д. Ни Северо-Восточная Русь, долгое время принадлежавшая переяславскому столу, на Галич, выделившийся в самостоятельный центр земли достаточно поздно30, не могли, по идее, соперничать со старыми городами по крайней мере в области идеологии, если подобное сознание старшинства и существовало когда-либо.
Не затрагивая сложного вопроса о «лестничном восхождении» князей в XII—XIII вв., существование которого представляется весьма проблематичным (сам принцип сформулирован только в Никоновской летописи XVI в.), отметим, что в обращении «Слова» не соблюден и этот принцип родовой теории. «Старейшиной» среди князей 80-х годов XII в. был избран Всеволод Большое Гнездо, действительно приходившийся большинству названных князей дядей или даже двоюродным дедом. Но упомянут он после Ярослава Черниговского.
Не лучшим образом обстоят дела и в вопросе о причастьи, которое имел якобы в то время в Русской земле каждый из поименованных князей.
Первый из упомянутых «Словом» князей — Ярослав Всеволодович черниговский никогда никакими земельными владениями в пределах Киевской земли не обладал31. К моменту написания «Слова о полку Игореве» он сидел на Черниговском столе.
Несколько сложнее обстоит дело с рядом других интересующих нас князей. Некоторые из них действительно в свое время держали города в Киевской земле. Следуя логике теории коллективного сюзеренитета, чтобы быть упомянутыми в «Слове о полку Игореве», все они без исключения должны были сохранять данные им когда-то наделы ко времени похода Игоря Святославича или во всяком случае к моменту написания поэмы об этом походе. Дата похода Новгород-Северского князя хрестоматийна — 1185 г., о датировке написания «Слова» до сих пор существует несколько точек зрения32, но наиболее обоснованной и предпочтительной во всех отношениях в настоящий момент можно считать утверждающую таковым тот же 1185 г.33
Итак, кто же из князей, перечисленных в «Обращении» (назовем так для удобства интересующее нас место поэмы), к 1185 г. имел или сохранял «часть» в Киевской земле? Напомним, что в «Обращении», помимо Ярослава Всеволодовича черниговского, упомянуты: Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, Рюрик и Давыд Ростиславичи, Ярослав Осмомысл, Роман Мстиславич и некий Мстислав, Ингварь и Всеволод Ярославичи.
Воспользуемся при этом книгой О.М. Рапова, содержащей наиболее полную сводку известий о княжеских владениях X—XIII вв., на которую ссылается Н.Ф. Котляр.
Итак, Всеволод Юрьевич Большое Гнездо, по свидетельству В.Н. Татищева, в 1169 г. в самом деле держал в Русской земле Городец-Остерский34. Сохранял ли Всеволод эти владения позже — неизвестно. В 1172 г. чуть больше месяца он обладал Киевом35. Никаких иных владений в Киевской земле и вообще Южной Руси до 1185 г. у Всеволода не было. Упоминавшаяся выше волость в Поросье будет дана ему только в 1195 г., т. е. через десять лет после создания поэмы.
Рюрик Ростиславич в 1185 г. был киевским князем — соправителем Всеволода Ольговича.
Его брат Давыд Ростиславич — в 1185 г. уже князь смоленский, согласно Ипатьевской летописи в 1162 г. силой захватил южнорусский город Торческ, принадлежащий его двоюродному брату Мстиславу Изяславичу, но вскоре вынужден был покинуть его36. С 1168 г. и на протяжении трех лет он владеет Вышгородом, затем теряет его, возвращает с тем, чтобы в 1176 г. снова покинуть и вернуться уже по договору с киевским князем Святославом Всеволодовичем37. После смерти брата Романа в 1180 г., Давыд становится князем смоленским, и с тех пор никаких данных о его владениях в Киевской земле источники не содержат.
Ярослав Владимирович Осмомысл — князь, унаследовавший галицкий стол после смерти отца, еще в 50-е годы вынужден был отстаивать свое право на погорынские города, традиционно принадлежавшие киевскому столу, но захваченные в свое время его отцом Владимирком. В упорной борьбе с Изяславом Мстиславичем он удержал спорную волость38 Однако вскоре погорынские города опять оказываются в составе Киевской земли: в 1157 г. их пожаловал своему вассалу Владимиру Андреевичу Юрий Долгорукий. После смерти Владимира эту волость захватил Владимир Мстиславич, откуда и перешел на киевский стол, послав на свое место сына Мстислава39. Следовательно, к 1185 г. владения Ярослава в Погорынье были уже далеким прошлым. К тому же они были захвачены галицким князем силой, и законность этого акта никогда не признавалась киевскими князьями40.
Следующий князь, Роман Мстиславич, имел владения в Киевской земле, но только после 1188 г., когда, фактически изгнанный родным братом из Волыни, он пришел к Рюрику Ростиславичу, и тот выделил ему Торческую волость41. К 1195 г. он, видимо, держал уже все Поросье, впрочем, отобранное тестем в пользу Всеволода Большое Гнездо. Взамен Роман получил Перемышльскую и Каменецкую волости42. Ни о каких владениях Романа около 1185 г. в Киевской земле источники не сообщают.
Следующий за Романом в «Обращении» Мстислав, упомянутый без отчества, может оказаться либо Мстиславом Всеволодовичем Городенским, либо (вероятнее) Мстиславом Ярославичем Немым43. О первом известно только, что он в 1183 г. владел городком Городень в Волынской земле (Густынская летопись)44, второй в начале XIII в. владел Пересопницей; о его владениях ранее 1208 г. ничего не известно45.
Ингварь Ярославич около времени написания «Слова» мог иметь «часть» в Русской земле, поскольку под 1186 г. сообщается, что он сидел в Дорогобуже — киевском городе46. Его брат Всеволод под 1183 г. в Ипатьевской летописи назван князем Луцким47.
Таким образом, из девяти названных в «Обращении» князей только в отношении двоих — Рюрика Ростиславича, великого киевского князя, и Ингваря Ярославича — можно достоверно утверждать, что к 1185 г. они имели земельные владения в Русской земле. Для двоих — Давыда Ростиславича48 и Романа Мстиславича можно с некоторым основанием такие владения предполагать. В отношении остальных пяти князей подобные утверждения не подтверждены источниками. Даже если предположить, вслед за А.Н. Робинсоном и Н.Ф. Котляром, что некоторые из княжеских имен попали в «Слово о полку Игореве» уже после написания поэмы49, приведенные нами данные остаются удручающими для теории коллективного сюзеренитета.
Итак, помимо возражений общего характера, как, например, невозможность практически представить одновременное соправительство девяти князей, гипотеза об отражении в «Слове о полку Игореве» практики коллективного правления в Киеве встречает непреодолимые трудности, не позволяющие рассматривать ее как аргумент теории коллективного сюзеренитета.
В связи с возможностью отражения в «Слове о полку Игореве» коллективного строя власти возникает еще несколько вопросов. Причина «Обращения» к русским князьям определенно указывается и обосновывается самим автором «Слова». Совершенно справедливо мнение Б.А. Рыбакова, что призыв этот ограничивался чисто военным аспектом и совершенно не затрагивал ни принципа существования отдельных княжеств, ни права войны у каждого князя, ни внутреннего распорядка княжеств50. В самом деле, автор «Слова» призывает князей объединиться для обороны «Русской земли», и идеальным воплощением его программы был бы будущий совместный поход в степь. Но, рассматривая это место «Слова о полку Игореве» в духе теории коллективного суверенитета, пришлось бы признать, что всякий коллективный поход князей на половцев — реальное свидетельство коллективного правления в Киеве. Однако такие походы — не новшество второй половины XII в., они хорошо были известны и ранее, например при Мономахе или Святополке Изяславиче, т. е. тогда, когда система коллективного сюзеренитета как будто бы еще и не должна была сформироваться. Следовательно, сам факт призыва к организации похода не может претендовать на роль отражения подобной формы политического правления в Киеве. Не имея возможности подробнее остановиться на правовых основах организации подобных походов, следует все же отметить, что они вв целом вполне укладываются в рамки вассально-сюзеренных связей, одной из существеннейших черт которых было несение вассалом военной службы в пользу сеньора на основе земельного пожалования.
Заключая, следует отметить, что в задачи настоящего раздела не входило предложить альтернативную теорию государственного строя Киевской Руси периода феодальной раздробленности. Своей целью мы ставили проверку источниковой стороны концепции коллективного сюзеренитета в ее ныне существующем виде. Подобная проверка убеждает, что эта теория не располагает в настоящее время вескими аргументами в пользу своего существования.
Примечания
1. Пашуто В.Т. Историческое значение периода феодальной раздробленности на Руси // Польша и Русь. — М., 1972. — С. 11; Мнение о коллективном правлении в Киеве поддерживал Л.В. Черепнин, не употребляя, впрочем, самого термина «коллективный сюзеренитет» и аргументируя эту мысль несколько иным образом. В отличие от В.Т. Пашуто Л.В. Черепнин утверждал, что «для характеристики формы Киевского государства на рубеже XII и XIII вв. не подходят понятия ни монархии, ни республики»: Черепнин Л.В. Пути и формы политического развития Русских земель XII — начала XIII в. // Там же. — С. 29.
2. Пашуто В.Т. Черты политического строя Древней Руси // Древнерусское государство и его международное значение. — М., 1965. — С. 74—75.
3. Там же. — С. 74.
4. Пашуто В.Т. Указ. соч. — С. 11.
5. Толочко П.П. Древняя Русь... — С. 223.
6. Рогов В.А. К вопросу о развитии княжеской власти на Руси // Древняя Русь: проблемы права и правовой идеологии. — М., 1984. — С. 71—74.
7. Котляр М.Ф. Давня Русь та її доба у «Слові о полку Ігореві» // Укр. іст. журн. — 1985. — № 11. — С. 28.
8. Пашуто В.Т. Указ. соч. — С. 76.
9. Черепнин Л.В. К вопросу о характере и форме Древнерусского государства X — начала XIII в. // Ист. зап. — 1975. — № 89. — С. 389.
10. Котляр М.Ф. Вказ. праця. — С. 63.
11. Пашуто В.Т. Указ. соч. — С. 76.
12. Черепнин Л.В. Указ. соч. — С. 365, 389.
13. На этом акцентировал внимание и Л.В. Черепнин. См.: Там же. — С. 365.
14. В.Т. Пашуто приводит в примечаниях еще один случай из «Повести временных лет» под 1078 г. (Пашуто В.Т. Указ. соч. — С. 74), но поскольку коллективное правление в Киеве он относит ко времени феодальной раздробленности, этот случай оставляем здесь без внимания.
15. ПСРЛ. — Т. 2. — Стб. 367.
16. Там же. — Стб. 374; Там же. — Т. 1. — Стб. 321.
17. Там же. — Стб. 702.
18. Там же. — Стб. 701.
19. Там же. — Т. 2. — Стб. 683.
20. Там же. — Стб. 685—686.
21. Пашуто В.Т. Указ. соч. — С. 76.
22. Подробнее см.: Рапов О.М. Княжеские владения на Руси в X — первой половине XIII в. — М., 1977. — С. 169—170, 179. 182, 118.
23. Пашуто В.Т. Историческое значение... — С. 11.
24. Пашуто В.Т. Черты политического строя... — С. 20—21.
25. Там же. — С. 21—22; Толочко П.П. Киев и Киевская земля... — С. 187—190.
26. Котляр М.Ф. Вказ. праця. — С. 60.
27. Там же. — С. 67.
28. Там же.
29. Пресняков А.Е. Указ. соч. — С. 43—46.
30. Котляр Н.Ф. Формирование территории и возникновение городов Галицко-Волынской земли IX—XIII вв. — Киев, 1985. — С. 75—76.
31. Рапов О.М. Указ. соч. — С. 112.
32. Горский А.А. Проблема даты создания «Слова о полку Игореве» // Исследование «Слова о полку Игореве». — Л., 1986. — С. 29—37.
33. Рыбаков Б.А. «Слово о полку Игореве» и его современники. — С. 277—282.
34. Рапов О.М. Указ. соч. — С. 154.
35. Там же.
36. Там же. — С. 160.
37. Там же.
38. Там же. — С. 75.
39. Толочко П.П. Указ. соч. — С. 124; Рапов О.М. Указ. соч. — С. 115.
40. Правда, в более ранней работе, чем рассматриваемая статья, Н.Ф. Котляр считает Погорынье принадлежностью Волынской земли (Котляр Н.Ф. Указ. соч. — С. 64—65). Но в таком случае обладание погорынскими городами не может быть аргументом в пользу участия Романа в коллективном сюзеренитете: Волынь никогда не считалась «Русской землей».
41. Рапов О.М. Указ. соч. — С. 175.
42. ПСРЛ. — Т. 2. — Стб. 683—686, 696—697.
43. Горский А.А. Указ. соч. — С. 34.
44. Рапов О.М. Указ. соч. — С, 205.
45. Там же. — С. 178.
46. Там же. — С. 177.
47. Там же.
48. Котляр М.Ф. Державний устрій... — С. 67.
49. Робинсон А.Н. Литература Древней Руси в литературном процессе средневековья XI—XII вв. — М., 1980. — С. 261; Котляр М.Ф. Вказ. праця. — С. 67.
50. Рыбаков Б.А. Политические идеи русских летописцев XII в. // Польша и Русь. — С. 20.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |