IX. Божьей матери — заступнице
Дозорные с селигерского пути влетели на Городище с радостной вестью: «Татаре отступили!»
Старший дозорный Сбыслав Якунович кубарем слетел с запаленного коня, кинулся по лестнице в княжеские сени. Бежал быстро, а ноги после долгой скачки держали плохо, споткнулся на крыльце. Так угол ступени и впечатал в лоб.
Ворвался в сени. Александр Ярославич вскочил со стольца: понял — весть! Какая?
— Князь, — задыхаясь, выпалил Сбыслав. — Татаре ушли, отступили от Новгорода.
— Вот спасибо! Наконец-то благая весть. — Александр повернулся к иконе Спаса, перекрестился трижды. — Господи, прими наши благодарения, что заступил ты град наш, не позволил нечестивцам опоганить святую Софию, не дал пролиться крови христианской у ее святых врат.
Крестились на икону все присутствующие: посадник, Федор Данилович, тысяцкие, Ратмир. У многих глаза блестели от сдерживаемых слез.
Повернулся князь к Сбыславу — доброму вестнику, теперь только рассмотрел его.
— Почему кровь на челе?
— Спешил очень, князь.
— Возьми за весть, — снял князь калиту с пояса и подал Сбыславу. Тяжеленька была, не менее пяти гривен лежало в ней.
— Спасибо, Александр Ярославич.
— Ратмир! — обернулся князь к слуге. — Седлай коней мигом. Скачем к владыке. Сам хочу порадовать старца.
Князь, сбежав с крыльца, прыгнул в седло, и стремян не коснувшись.
Когда прискакали на Ярославово дворище, Александр обернулся, крикнул Ратмиру:
— Вели в вечевой бить!
Ратмир свернул к колокольне. Заспанный звонарь, с соломой в бороде, сослепу признать не мог, кто это.
— Кто велит-то?
— Кто-кто! Князь Александр Ярославич.
— A-а, коли князь, то ударим, — отвечал звонарь и стал отвязывать веревку, тянувшуюся к языку колокола.
Архиепископ Спиридон только что облачился в ризу, водрузил митру на голову. Густо кашлянул, пробуя голос. Готовился к службе. Служка вьюном вился, оправляя складки на облачении владыки.
В это время двери настежь. В дверях князь Александр.
— Отец святой, весть добрая: татаре назад потекли. Не пошли на Новгород!
Густые брови владыки вскинулись вверх, в глазах настороженность.
— Кто принес весть?
— Мой дозорный Сбыслав Якунович.
— Воистину благая весть, сын мой. — Спиридон возвел глаза к небу, заговорил жарко: — Да возблагодарим мать пресвятую богородицу, что услышала молитвы наши. — Подошел к Александру, ухватил за плечи, заглянул в глаза, спросил: — Помнишь, сын мой, я обещал тебе чудесное заступничество святой Софии?
— Помню, владыка.
— Вот оно, свершилось! — Спиридон при этом высоко поднял палец и потряс им. — Свершилось! Пусть же празднует Великий Новгород, славя сие чудо, пусть не скупятся гости и бояре на брашно да меды для христиан.
Весть о чудесном заступничестве святой Софии за Новгород взбудоражила, всколыхнула весь город. Возликовали люди, грянули колокола. Все радуются, обнимаются, целуются, как на Пасху.
По велению владыки, князя и приговору веча выкатываются на Дворище бочки с хмельными медами, угощение на длинные столы мечется. Ешь, пей, гуляй, христиане! Все ныне даровое, не зевай, народ, насыщайся!
У столов первыми те, у кого локти крепче да брюхо тоще. Едят, пьют в три горла. Несмелому да совестливому не пройти к столам, ототрут, того гляди, задавят.
Новгородцы, наслушавшиеся страстей от спасшихся и прибежавших из Торжка, с благоговением смотрят на золотые купола Софии, отирают радостные слезы: «Не выдала, родная! Заступила!»
В святой Софии идет торжественная служба. Служит сам архиепископ. В храме народу битком, но из мизинных никого не видно. Купцы, бояре, тысяцкие, сотские с семьями. Княжеская семья — Александр с братом Андреем и княгиня Феодосья Игоревна.
Владыка Спиридон возглашает густым басом:
— Слава господу нашему-у вседержите-лю-ю-ю.
И сразу сверху, как с неба, дружный многоголосый хор подхватывает. «Слава те, слава те, все-дер-жи-те-лю на-ше-му-у-у».
Крестятся люди, кто быстро, кто не спеша, помня о высоком сане своем. Но все искренне торжествуют ныне.
А на Ярославовом дворище пир горой. В шуме, в гаме тонут звуки гудца, играющего плясовую, весело бухают тимпаны. Куролесят мизинные люди. Кто-то песню пытается сладить:
Где моя соболья шапка?
Поистратилася.
Где моя милая сердцу?
Поисстарилася.
У церкви Параскевы Пятницы лицедеи чудеса творят. Один, взобравшись на церковь, веревку привязал, другой, приняв свободный конец веревки, отошел с ней, натянул как струну. И вот тот, который наверху был, ступил на веревку и пошел по ней, как по доске. Люди внизу замерли от такого дива. Гадают: сорвется или не сорвется?
А лицедею хоть бы что. Идет, улыбается да еще и кричит оттуда:
Эй, братья, зрю отсель поганых,
Бегут от нас, аки тараканы.
Боятся вкусить наших мечей.
Боятся — выгоним их взашей.
Смеется народ внизу. Все знают, кто такие поганые, сколько горя и слез принесли они на землю Русскую, и потому приятно слышать: тараканы. На сердце от этого веселее становится.
В другом кружке, у самого торжища, мужик с ученым медведем тоже народ потешает:
— А ну-ка, Миш, покажь христианам, как поганые ходють.
Медведь поднимается на задние лапы и неуклюже косолапит по кругу, то и дело взбрыкивая правой лапой. Ревет сердито, облизывается. Народ смеется: может, и впрямь татары эдак ходят.
— А ну-ка, Миша, представь, аки татары Новгород узрели и обалдели…
Медведь остановился, заскулил, облизнулся. И тут хозяин опять спросил:
— А как они от Новгорода стриганули? А?
И незаметно для людей стеганул медведя прутиком по хвосту. Взвизгнул медведь и трусливо побежал по кругу, насколько поводка хватало.
Народ хохочет, народ дивится: «Ай мудрая скотина! Ай разумная тварь!»
И никто не вспомнит, что третьего дни это ж самое вытворял медведь, когда его спрашивали: «Как Миша за медом идет?», «Как Миша мед узрел?», «Как на Мишу рой налетел?».
Гуляет, веселится Новгород напропалую. Медов выпито — не счесть, брашна съедено — невесть.
К ночи, чтобы веселье продлить, зажгли несколько костров на Дворище. Запорхали малые огоньки и по улицам, старостам уличанским на досаду. Кабы ненароком пожару не сотворили.
Красному-то петуху все едино, что радость, что горе, так взыграет, что и не обрадуешься.
Князь Александр в сопровождении воинов возвращался от владыки уже в темноте. Голова чуть кружилась от медов, выпитых у Спиридона, на сердце было легко и радостно: такая забота с плеч свалилась. Тревожился князь об отце, ждал теперь с часу на час посланца от него.
Едва миновали Ярославово дворище, где сторожа, перекликаясь, тушили головешки от костров, в первой же улице метнулись от забора тени.
— Стой! — крикнул Ратмир.
Куда там! Те так припустили, что вскоре скрылись за углом, словно растаяли в темноте. А из-под забора, кряхтя и бормоча что-то, поднялся нагой человек. Шагнул навстречу верховым, захныкал:
— Господа высокие, вы видели, как раздели меня тати донага.
Человек едва держался на ногах.
— Ты пьян? — спросил князь.
Обернулся к Ратмиру.
— Кинь дураку хоть гривну на портки.
— Сейчас, Ярославич.
Ратмир не спеша нащупал на поясе калиту. Князь поехал дальше, за ним стража. Ратмир никак не мог развязать завязку на калите. А топот копыт все удалялся. Голый, стоя около, приплясывал не то от нетерпения, не то от холода.
— Може, пособить, господин?
— Сам управлюсь, — огрызнулся Ратмир и спросил: — Поди, пропьешь дареное-то?
Голый хихикнул угодливо:
— Там решим.
И тут Ратмир выпрямился в седле.
— Тогда получай! — и ожег голого плетью. Тот взвизгнул от боли, метнулся к забору. Ратмир направил следом коня, достал плетью голого еще два раза.
— За что? — завыл тот. — Князь же кун велел!
— А я тебе для ума, дураку. С кунами тебе пропасть, а после плети — жизнь всласть.
Когда Ратмир догнал князя и поскакал рядом, тот спросил:
— Ну, одарил нагого?
— Одарил, Ярославич.
— Рад небось?
— Рад, Ярославич. Без памяти рад.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |