Александр Невский
 

Из истории новгородско-московских отношений первой половины XV века

В истории политических взаимоотношений Новгорода и Москвы первой половины XV в. имеется немало невыясненных обстоятельств. К их числу, в частности, относится длительное нежелание Московской митрополии хиротонисать новгородского владыку Евфимия II Лисицкого или же, напротив, длительное нежелание владыки Евфимия хиротонисаться у московского митрополита. Евфимий Лисицкий был непосредственным преемником архиепископа Евфимия I Брадатого, умершего в 1429 г.: «Преставися владыка Евфимии месяца ноября в 1, на память святаго Кузму и Димиана, а был владыко 5 лет и 5 недель, а чернцом был на сенех год и две недели. Того же месяца в 13 возведен бысть по жребью священноинок Евфимии с Лисицьи горке на сени в дом святеи Софеи»1. Однако поставление Евфимия II состоялось только в 1434 г. и не в Москве, а в Смоленске: «Тои весне поиха на поставление Еуфимеи Новгородчкыи къ митрополиту Герасиму в Смоленьско априля 11 <...> Того же лета прииха в Новъгород владыка Еуфимеи, поставлен и благословен митрополитом Герасимом месяца маия 26»2.

Никоновская летопись трехлетнюю задержку с поставлением Евфимия разъясняет так: «Тогда бо по преставлении Фотея митрополита Киевъскаго и всея Русии не бысть на Москве митрополита»3. Действительно, после смерти Фотия Москва увидела нового митрополита лишь весной 1437 г., когда на ее кафедру пришел Исидор. Однако это объяснение отнюдь не исчерпывает проблемы, поскольку Фотий умер 2 июля 1431 г.4, т. е. между избранием Евфимия II во владыки и кончиной Фотия прошло более полутора лет. Заметим, что при том же Фотии хиротонисание новгородских владык совершалось на протяжении года. Избранный в новгородские владыки 11 августа 1415 г. Самсон был хиротонисан (под именем Симеон) уже 22 марта 1416 г., пройдя в течение недели рукоположение в диаконы и священники5, а Емельян, избранный 30 августа 1423 г.6, стал Евфимием I 24 сентября 1424 г.7 Принимая во внимание активную антимосковскую позицию Евфимия II, неоднократно проявлявшуюся в разных эпизодах его деятельности, мы вправе предполагать, что в действительности имело место взаимное непризнание новгородского владыки и московского митрополита.

С формальной точки зрения хиротонисание у митрополита Герасима не является антимосковским актом. Герасим, будучи смоленским епископом, отправился в Константинополь добиваться Русской митрополии осенью 1432 г.8, когда митрополичья кафедра была вакантной; в 1433 г. «Герасим владыка в осень приеха из Царяграда от патриарха поставлен митрополитом на Рускую землю, а приеха в Смоленск. А на Москву не поеха, зане же князи рускии воюются и секутся о княженьа Рускоа земли»9. 28 июля 1435 г. Герасим, схваченный литовским князем Свидригайлом в Смоленске, после четырехмесячного заточения в Витебске был сожжен то ли Свидригайлом, то ли его преемником Сигизмундом10. Поставление Исидора в митрополиты состоялось после гибели Герасима. С точки зрения Константинопольской патриархии, Герасим — законный русский митрополит. Однако вряд ли его митрополитство признавалось в Москве. Основные факты его святительской деятельности (поставление и гибель) фиксируют только псковские летописи; общерусское летописание отмечает лишь поставление им Евфимия II. Имя Герасима отсутствует в списке русских митрополитов, содержащемся в Никоновской летописи, где непосредственным преемником Фотия назван Исидор11. Между тем Евфимий, остававшийся при Фотии полтора года не хиротонисанным, спешит на поставление в Смоленск, как только там, в литовских владениях, появился новый провозглашенный Константинополем Русский митрополит.

В этой связи весьма любопытным представляется объяснение трехлетней задержки с поставлением Евфимия II, изложенное в одной из редакций Жития Михаила Клопского: «Сему же чудному Еуфимию, возведену бывшу на престол, случися тогда нестроение в граде: овии от гражан прилежаху по древнему преданию русским царем, вельможи же града вси и стареишины хотяху латыни приложитися и сих кралю повиноватися. И тако нестроению велику сущу, и того ради блаженому Еуфимию несовершившуся архиереиства саном три лета»12. Разумеется, в этом достаточно позднем тексте ощутима проекция на 30-е годы XV в. событий и оценок последнего десятилетия существования независимого Новгорода, однако лежащая в основе приведенной версии мысль о политическом противостоянии Новгорода и Москвы, несомненно, заслуживает внимания.

Определенную ясность в рассматриваемый вопрос вносит давно вошедшая в научный оборот, но неверно датированная при публикациях грамота митрополита Фотия тверскому епископу Илие с разрешением рукополагать ставленников из соседних местностей вдовствующей Новгородской епархии13. Этот документ известен по двум спискам в августовской книге макарьевских Миней-Четьих, где указано, что «дана бысть грамота сия нашего смирения, на утверждение тому, на Москве, месяца августа в 8 день, в лета 6930, индикта». На основании цитированной фразы А.С. Павлов датировал грамоту 8 августа 1422 г. В документе подчеркивается: «Веси убо, еже есть ныне епископиа Великого Новагорода без епископа есть, и христианьству православному нужно есть без священников быти, а поставити их тамо несть кому». С формальной точки зрения Новгородская епархия в 1422 г. действительно могла быть названа вдовствующей: возглавлявший ее в это время Феодосий был избран и возведен на сени 1 сентября 1421 г. согнан же с владычества самими новгородцами 30 августа 1423 г., «бе два лета на сенех в дому святеи Софеи»14. Феодосий так и не был хиротонисан, что юридически оставляло кафедру вакантной и не давало ему права поставлять клириков. И в то же время считать такую кафедру вдовствующей митрополит мог бы лишь в случае конфликта, нежелания поставить новгородского владыку, проявленного либо митрополитом, либо самим Феодосием. Летописи, к сожалению, оставляют без разъяснения причины непоставления Феодосия15.

Тем не менее к 1422 г. грамота Фотия отнесена быть не может (что было отмечено Е.Е. Голубинским16), поскольку в ней говорится: «И потом был у меня владыка Иван <...> А потом прислали ко мне Симеона, а после того Еуфимиа, и яз обею поставил им во владыки». Упоминание Евфимия, под которым может подразумеваться только Евфимий I Брадатый, датирует документ временем не ранее его кончины, случившейся 1 ноября 1429 г., но и не позднее 2 июля 1431 г., когда умер митрополит Фотий. Коль скоро грамота имеет дату — 8 августа, — она не может относиться ни к 1429 г., когда в указанный день еще был жив архиепископ Евфимий I, ни к 1431 г., когда к этому дню Фотий уже умер. Ее можно отнести лишь к 8 августа 1430 г. Надо полагать, что последняя цифра «И» в числе «ЦЛИ», обозначающем год, была принята переписчиком за сокращенное написание слова «индикта».

В 1430 г. новгородским владыкой, еще не хиротонисанным, но уже нареченным, был Евфимий II Лисицкий, которого возвели на сени, как уже отмечено, 13 ноября 1429 г. Отрицать наличие в Новгороде главы епархии спустя девять месяцев после его избрания митрополит Фотий, разумеется, имел полное право, поскольку официального поставления Евфимия II в архиепископы к моменту написания грамоты не произошло. Однако перепоручение его функций в пограничных новгородских приходах епископу соседней епархии — акт, несомненно, выходящий за пределы если не формальной юрисдикции, то, по крайней мере, традиционной этики, оправданием которому мог бы быть только демонстративный отказ самого Евфимия от хиротонии у московского митрополита. По существу грамота Фотия содержит в себе элемент интердикта: в приходах Новгородской епархии, пограничных с Тверью, рукополагать священников поручается тверскому епископу; на основной же территории Новгородской земли процесс формирования клира остановлен до исчерпания конфликта и, следовательно, поставлен в зависимость от покорности Евфимия московскому митрополиту.

В грамоте митрополитом Фотием именно конфликтная ситуация обозначена как важнейший повод передачи указанных функций тверскому владыке: «Ино преже, как есмь пришел на святеишую митрополию Рускую с грамотою святаго патриарха и всего святаго вселеньскаго Збора, и послы святаго царя и святаго патриарха и святаго Збора, со вселеньскыми грамотами посланные к ним о церковнои старине, и были у них, чтобы старины церковные — суда позывного опустилися Церкви Божиеи и мне, святителю, по старине митрополии Киевские и всеа Руси и они старины не не опустилися. И потом был у меня владыка Иван и ял ми ся был ту старину церковную отправити, да не отправил. И потом прислали ко мне Симеона, а после того Еуфимиа, и яз тех обею поставил им во владыки, и те владыки такоже ми ся были яли старину церковную отправити. А и все ти ми послы новгородцкыи давали таково слово, что им было старины отступитися Церкви Божиеи и мне. Да как те владыки тое старины церковные не отправили; тако и те новгородцы не отступились тое старины Церкви Божиеи и до сего времени. А та Божиа Церковь вдовьствуеть, а христианом пастыря несть»17.

Речь здесь, как это совершенно очевидно, идет о конфликте, возникшем в 1386 г., когда «бысть целование в Великои пост по Сборе на 2 недели: целоваше крест Феодор посадник Тимофеевичь, тысячкои Богдан Обакуновичь, на вечи на княжи дворе, и вси боляре и дети болярьскии, и житьеи, и черные люди, и вся пять концев, что не зватися к митрофолиту, судити владыке Алексею в правду по манакануну, а на суд подняти двема истцем по два болярина на стороне и по два житья человека; такоже и посаднику и тысячкому судити право по целованию»18.

Попытка отменить это вечевое решение была предпринята в 1391 г. приехавшим в Новгород московским митрополитом Киприаном, который «нача у Новагорода суда просити. И посадник Тимофеи Юрьевичь и тысячкои Микита Феодоровичь и вси новгородци отвещаша едиными усты: «Господине! О суду есме крест целовали и грамоту списали промежь себе крестную, что к митрофолиту не зватися». И митрофолит рече: «грех болшеи прияли есте; но даите мне грамоту, яз печать урву, а целование с вас снимаю, а мьне суд даите, како доселе при иных митрофолитах было». Наши же за то слово не нялися, и он поехал из Новагорода по Сборе на 3 день, а на владыку и на всь Новъгород великое нелюбие дрьжа»19. В 1392 г. «посылаше новгородци в Царьград послы к патриарху Антонью о благословении, Кюра Созонова и Василья Щечкина, и он им тако рече: «повинуитеся митрофолиту Рускому»20. В зиму 1392/93 г. в Новгороде были послы великого князя Василия Дмитриевича, говорившие «и о крестнои грамоте, что покончали новгородци: к митрофолиту на Москву не зватися; «и вы тую грамоту отошлите, а целование митрофолит с вас снимаеть». И Новъгород не послуша и не похотеша того створити, и в то учинися розмирье с низовци»21.

Неудачи в начавшейся войне с Москвой вынудили новгородцев отказаться от крестоцелования 1386 г.: «И в то время с обе стороне кровопролитьа в крестьянех много учинилося, и новгородци, не хотяаше видети болшаго кровопролитьа в крестьянех, послаша послы к великому князю с челобитьем о старине, а к митрофолиту послаша грамоту целовалную; и ездев послы и докончаша мир с князем Васильем по старине, а грамоту крестьную даша митрофолиту. И Куприян митрофолит, взем грамоту рече: «не буди сего греха на вас, што есте целовали по сеи грамоте, а владыку Ивана и всь Новгород прощаю и благословляю»22. Прощение не было бескорыстным: новгородцы «полъчетверта ста рублев даша князю и митрофолиту, что благослови владыку Ивана и всь Новъгород»23. Такая же сумма была выплачена в 1394 г.: «А от митрофолита Куприяна болярин Дмитрок прошать приехал сребра полчетверта ста рублев, што ездел Кюр Созонов да Василии Щечкин в Царьград к патриарху послом от Новагорода о благословении и скопил долгу; и новгородци даша Дмитроку то сребро»24.

Однако, когда в начале 1395 г. «приеха в Новъгород митрофолит Куприян с патриарсим послом в Великое говение и запроси суда», то новгородцы «суда ему не даша, и он пребыв весну всю в Новегороди и до Петрова говениа, и владыка Иван дал честь митрофолиту и патриаршю послу, и митрофолит Куприян, едучи прочь, благослови сына своего владыку Ивана и всь Великии Новгород»25. Как кажется, конфликт тогда был улажен на основе какого-то компромиссного соглашения между митрополитом Киприаном и архиепископом Иоанном. В этом убеждает не только исчезновение интереса к проблеме митрополичьего суда со стороны новгородских летописцев, но и ход очередного новгородско-московского «размирья» в 1397—1398 гг.

В указанное время двиняне коммендовались к Москве, великий князь отнял у Новгорода Волок Ламский с волостями, Торжок с волостями, Вологду и Бежецкий Верх, новгородцы и москвичи взаимно «вскинули» крестоцеловальные грамоты, «и посем присла Киприян митрополит в Великыи Новъград столника своего Климентея к сыну своему к владыце Ивану, а повестуя тако: «поеди на Москву, зовет тя отець твои митрополит о святительскых делех». Владыка и посадник с боярами и житьими отправились посольством в Москву, где не добились мира от Василия Дмитриевича, но «митрополит Куприян своего сына владыку Иоана и послов новгородчкых отпустил в Новъгород с честью и с благословением»26. Победа, одержанная новгородцами на Двине в 1398 г., естественно, не могла привести к укреплению позиций митрополита в проблеме его суда в Новгороде. Поэтому вряд ли можно связывать с этой проблемой поездку архиепископа Иоанна к митрополиту в 1401 г. и его затянувшееся почти на три с половиной года пребывание в Москве: «В лето 6909. Поиха владыка Иоан к митрополиту на Москву Киприяну, позван от него о святительскых делех месяца марта в 6, в среду Крестьнои неделе, из Новагорода, и митрополит владыку принял»27; в 1404 г. «прииха в Новъгород владыка Иоан месяца июля в 15 день, быв на Москве 3 годы и 4 месяця у Киприяна митрополита»28.

Митрополит Киприан умер 16 сентября 1406 г.29; в его прощальной грамоте, написанной за три дня до смерти, нет даже намека на конфликт с Новгородом по поводу митрополичьего суда30. Как видно из грамоты тверскому епископу Илие, проблема «позывного суда» митрополита опять возникла с приходом в Москву на место Киприана нового главы Русской Церкви митрополита Фотия. Он вернулся из Константинополя в 1410 г.31, а в марте 1412 г. «езди владыка Иван на Москву к митрополиту Фотию»32. Поскольку это была единственная при Фотии поездка архиепископа Иоанна в Москву, значит именно тогда новгородский владыка «ялся был ту старину церковную отправити, да не отправил». Новые обещания, также не выполненные, как об этом свидетельствует тот же документ, были даны Фотию в 1416 г. при поставлении Симеона и в 1424 г. при поставлении Евфимия I Брадатого. Проблема митрополичьего суда в Новгороде и к 1430 г. оставалась нерешенной.

Между тем ссылки на нарушения «старины» в вопросе о «позывном суде», как представляется, служат лишь для вуалирования истинного смысла пожалования тверскому епископу прав в пограничных с его епархией новгородских приходах. «И ныне, — пишет Фотий Илие, — что еси ко мне приказал с моим боярином с Иваном с Ильичем с Сурмою, чтобы ти поставляти во священство от тоя архиепископиа к тебе приходящих Новгородцкыа, из Бежицкаго Верха и с Волока, диаков в диаконы и диаконов в священство свершати; и наше убо смирение, за настоящую о сем нужю времени и за несмотрение о том Великого Новагорода, волю дает твоему боголюбию <...> А от иных бо еси властеи тое Новгородские епископье не принимал, не поставлял, как есмь тобе и преже сам говорил, а ныне и пишю, блюдучи своего сану по правилом»33

Бежецкий Верх и Волок Ламский входят в число новгородских волостей, формулярный список которых неизменно повторяется во всех докончаниях Новгорода, определяющих его взаимоотношения с великими князьями. «Новгородские волости» обладали статусом, особо защищавшим их от любых форм вмешательства со стороны аппарата княжеского управления: «А се, княже, волости новгородьскые: Волок со всеми волостьми, Тържьк, Бежице, Городець Палиць, Мелечя, Шипино, Егна, Заволочье, Тре, Перемь, Югра, Вологда»34. Лишь в Коростынском докончании 1471 г. из этого списка изымаются Волок и Вологда, где Новгород сохраняет только церковную юрисдикцию: «А на Волоке и на Вологде владыце церкви и десятина и пошлина своя ведати по старине. А что Юрьевъского монастыря земля на Волоце, и та земля к Юрьеву монастырю по старине»35. Относительно Бежецкого Верха и в этом договоре права Новгорода подтверждены во всей их полноте: «А в Бежычах вам, великим князем, ни вашим княгыням, ни вашим боярам, ни вашим слугам сел не держати, ни купити, ни даром приимати, по всеи волости Новугородскои»36.

Тем не менее демонстрация суверенитета Новгорода над всеми этими древними волостями уже к рубежу XIV—XV вв. представляет собой лишь утешительную иллюзию. Когда в 1393 г. великий князь Василий Дмитриевич из-за отказа новгородцев от митрополичьего суда разрывает мир с Новгородом, то он «взя у Новагорода пригород Торжок с волостьми, и Волок Ламьскыи, и Вологду, и волостии много повоева». В ответ новгородцы захватывают Устюг и добиваются заключения мира «по старине»37. События повторяются, и во время большого «размирья» в 1397 г. «князь великыи на крестъном целованьи у Новагорода отнял Волок Ламьскыи и с волостьми, Торжок с волостьми, и Вологду, и Бежичькыи Верх; и потом к Новугороду с себе целование сложил, и хрестьную грамоту въскинуле»38. Тогда на Двине и в Вологде Василием Дмитриевичем были посажены великокняжеские наместники39. В 1398 г. около Вологды воевала новгородская рать, а затем после победы новгородцев на Двине, мир был взят «по старине»40.

Имеются основания предполагать, что в Волоке Ламском, Бежецком Верхе и в Вологде «старина» административной системы все же была нарушена. Формулярное требование совладения Торжком и Волоком предусматривало их управление тиунами: «А что вам пошлина в Торжку и на Волоце: тиун свои держати на своеи части, а ноугородцом на своеи части». Эта формула, надо думать, предполагает раздел доходов, но не раздел территории Торжка и Волока. Между тем уже в 1390 г. в докончании великого князя Василия Дмитриевича с князем Владимиром Андреевичем Серпуховским московский князь констатирует: «что ти есмь дал в вудел Волок с волостьми, а волости Издетемле да Воиничи, да Ржеву с волостьми, того нам над тобою блюсти, а не обидети»41. В первые годы XV в. князь Владимир Андреевич возвращает Волок и Ржеву московскому князю в обмен на Городен42. В 1404 г. новгородцы передают Волок в числе тринадцати городов в кормление изгнанному из Смоленска Витовтом князю Юрию Святославичу и его сыну Федору43, а в 1408 г. Волок дан Василием Дмитриевичем в кормление литовскому князю Свидригайлу44, который, впрочем, не более чем два года спустя «отъехал» в Литву (в 1418 г. он в Кременце был освобожден из оков, в которых находился «полдевята году»45). Назначение в Волок князей и с московской, и с новгородской «частей» свидетельствует как будто бы о разделе территорий, одна часть которых становится московским уделом, а другая остается под новгородской юрисдикцией.

В правильности такого предположения убеждает судьба Бежецкого Верха и Вологды. В 1434 г. в докончании с Дмитрием Шемякой и Дмитрием Красным великий князь Василий Васильевич констатирует: «дал есми вам во очину княжь Костянтинов удел Дмитриевича, Ржову и Углече с московьскими жеребьи, и с волостьми, и с селы, и с тем со всим, што было за князем за Костянтином за Дмитриевичем, и Бежицьким Верхом, што ся был отъступил вашому отцу, князю Юрью Дмитриевичю, с волостьми и с селы апроче Шачебала, и Ликуръгы, и Андмы, Ивановских сел Дмитриевича, Алабугина, и Еска, и Новоселъки, и з деревнями, и со всим с тым, што к нему потягло, и с судом и з данью, за ту дань заводит вам, князь великии, в тысячьныи оклад по полутретья рубля, а во Алабузино, и в Еско, и в Новоселки из Бежицького Верха данъных людеи не примати <...> А Бежицькии вы Верх держати по старине с Новымгородом»46.

Попытка новгородцев отрегулировать процесс разграничения суверенитетов в областях, частично освоенных великокняжеской властью, была предпринята в 1435 г.: «Тои же зиме князь великыи Василеи Васильевичь человаше крест к новгородчом, а новгородци такоже к князю великому Василью Васильевичю человаша крест, что отступитися ему, князю великому, новгородчкои отцины, Бежичкаго Верха, и на Ламьском Волоке, и на Вологде, а новгородчкым бояром отступитися князьщин, где ни есть; и князь великыи нялъся слати своих бояр на розвод земле на Петров день, а новгородцом слати своих бояр»47. Однако, когда в обусловленный срок в 1436 г. «послаша новгородци на отвод земли на Бежичкыи Верх посадник Григории Кюриловичь и Ивана Максимова, а житьих Кузму Тарасьина, Ивана Максимова и иных на Ламьскыи Волок и на Вологду; и князь великои своих бояр не посла, ни отцины новгородчкои нигдеже новгородцом не отведе, ни исправы не учини»48.

Процесс освоения Москвой Волока Ламского, Вологды и Бежицкого Верха оказался необратимым. В 1447 г., после ослепления великого князя Василия Васильевича и захвата московского стола, «князь Дмитреи Шемяка приехав на Углечь и укрепив великого князя крестным целованием и проклятыми грамотами, и выпустив его из поимания и з детми, сеньтября, и дасть ему Вологду в удел»49. В последний период княжения Василия Темного в Вологде существует обычная московская администрация: известна грамота этого времени, начинающаяся словами: «От великого князя Василья Васильевича на Вологду к наместником и к воеводам...»50.

Согласно духовной Василия Темного 1461 г. Бежецкий Верх завещается князю Андрею Васильевичу: «Да даю ему Бежытцки Верх, и с волостьми, и с путми, и з селы и со всеми пошлинами...»; Волок — Борису Васильевичу: «А что его благословила моя мати, великая княгиня Софья, а его баба, на Волоце Белеоутовъскими селы, Съпасским селом и з деревнями, да на Издетемле Окорокавъскими селы, ино то ему и есть»; Вологда — князю Андрею Васильевичу Меньшому: «Да даю ему Вологду, и с Кубеною, и з Заозерьем, со всем, и что к Вологде и х Кубене, и к Заозерью потягло, и с пошлинами, да Иледам с Обнорою, и с Комелою, и с Волочком, да Авнегу, да Шиленгу, да Пельшму, да Бохтюгу, да Оухтюшку, да Сяму, и отводное с Перфушковъскими селы, да Тошну, да Янгосар, и со всем, что к тем волостем потягло»51.

Таким образом, грамота митрополита Фотия тверскому епископу Илие 1430 г. является весьма важным свидетельством существования вполне определенного намерения изъять Волок Ламский и Бежецкий Верх из принадлежности Новгородской епархии, что призвано было способствовать процессу освоения этих волостей великокняжеской юрисдикцией. Не исключено, что подобные прерогативы были предоставлены Фотием ростовским владыкам относительно Вологды.

Примечания

1. НПЛ. С. 415.

2. Там же. С. 417; Псковские летописи. М., 1955. Вып. 2. С. 129.

3. ПСРЛ. СПб., 1901. Т. 12. С. 20.

4. ПСРЛ. Т. 12. С. 10.

5. НПЛ. С. 405—406.

6. ПСРЛ. СПб., 1897. Т. 11. С. 239.

7. ПСРЛ. Л., 1925. 2-е изд. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 432.

8. Псковские летописи. М.; Л., 1941. Вып. 1. С. 40; Вып. 2. С. 43, 126.

9. Там же. Вып. 1. С. 41—42; Вып. 2. С. 44, 128.

10. Там же. Вып. 1. С. 43; Вып. 2. С. 45, 129.

11. ПСРЛ. СПб., 1862. Т. 9. С. XIII.

12. Повести о житии Михаила Клопского. М.; Л., 1958. С. 152.

13. Русская историческая библиотека. 2-е изд. СПб., 1908. Т. 6. Стб. 421—426, № 50.

14. НПЛ. С. 414.

15. Трехлетняя задержка с поставлением Евфимия II породила в Житии Михаила Клопского устойчивый штамп: «А в то время немога владыка Иван 3 года, и взяша мужа чесна у святого Спаса на Хутыне на владычество — Семиона. И сведоша его на сени, и бысть три года не поставлен, и постави его митрополит и бысть три года, и потом свдоша его. И сведоша на сени Феодосиа <...> и пожив на владычестве три года, и потом сведоша его с сенеи...» (Повести о житии Михаила Клопского. С. 93).

16. Голубинский Е.Е. История Русской церкви. 2-е изд. М., 1900. Т. 2, 1-я половина. С. 394; Словарь книжников и книжности Древней Руси. Вторая половина XIV—XVI в. Л., 1989. Ч. 2. С. 482.

17. Русская историческая библиотека. Т. 6. Стб. 421—423.

18. ПСРЛ. Т. 4, Ч. 1. Вып. 2. С. 342.

19. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 371—372.

20. Там же. С. 372.

21. Там же. С. 372—373.

22. Там же. С. 374.

23. Там же.

24. Там же. С. 375.

25. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 375.

26. НПЛ. С. 389—390.

27. Там же. С. 390.

28. Там же. С. 398.

29. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 399.

30. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 400—403.

31. Там же. С. 409.

32. Там же. С. 411.

33. Русская историческая библиотека. Т. 6. Стб. 423.

34. ГВНП. М.; Л., 1949. № 1, 2, 3, 6, 7, 9, 10, 14, 15, 19, 22, 77.

35. Там же, № 26.

36. Там же.

37. НПЛ. С. 386.

38. Там же. С. 389.

39. ГВНР. С. 145, № 88.

40. НПЛ. С. 393.

41. Духовные и договорные грамоты великих и удельных князей XIV—XVI вв. (Далее: ДДГ). М.; Л., 1950. С. 37, № 13.

42. Там же. С. 43—44, № 16 (около 1401—1402 гг.).

43. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 395.

44. ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т. 25. С. 237.

45. Там же. С. 244.

46. ДДГ. С. 87—88, № 34.

47. НПЛ. С. 418.

48. Там же.

49. ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 454.

50. Акты социально-экономической истории Северо-Восточной Руси конца XIV — начала XVI в. М., 1958. Ст. 2, 62, № 102.

51. ДДГ. С. 195, № 61.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика