Александр Невский
 

Ярлык и басма. Мифы и реальности во взаимоотношениях Руси и Орды

События, связанные с окончанием даннической зависимости Руси от Орды, широко отражены в отечественной научной, популярной и художественной литературе. Мимо них не прошли и представители русского изобразительного искусства. Так, на картинах художников XIX в. Н. Шустова и А. Кившенко ярко и образно изображена сцена в кремлевских палатах, предварявшая военное вторжение на Русь хана Ахмата. На них, гордо вставший с трона, великий князь Иван III Васильевич разрывает и топчет ханскую грамоту, а у А. Кившенко еще и некую басму. Негодующие татарские посланники, равно как и окружение князя, хватаются за оружие. Вот-вот произойдет схватка.

Специалистам известно и изображение этой ситуации в летописном варианте — в так называемом Казанском летописце. В нем сидящим на троне Иваном III к ногам ненавистных татар брошен потоптанный чей-то портрет, по всей видимости, какого-то их почитаемого предка.

Как увидим далее, такая художественная несогласованность в представлении «яблока раздора» (грамота, басма, портрет) между Русью и Ордой, Иваном III и Ахматом происходит от состояния источников и их понимания историками. К этому мы и обратимся.

В изучении событий 1480 г. на Угре сложилась историографическая традиция деления источников на вполне репрезентативные и, так сказать, маргинальные. В частности, к последним обычно относят связанные с интересующим нас сюжетом известия такого памятника русской письменности середины XVI в., как История о Казанском царстве, или Казанский летописец.1 Такое отношение связано, как минимум, с двумя обстоятельствами: во-первых, более поздним его происхождением по сравнению с летописными и иными источниками, некоторые из которых современны событиям, и, во-вторых, с трудностью интерпретации ряда мест, поскольку их информация, как считается, плохо коррелирует с сообщениями общепринятых источников.

Вызывающий сомнения текст находится в самом начале Казанского летописца в главе, которая называется «О послехъ, отъ царя пришедшихъ дерзосне къ великому князю Московскому, о ярости Цареве на него, и о храбрости великого князя на царя». Приведем этот текст в части нас интересующей. «Царь Ахматъ ... посла къ великому князю Московскому послы своя, по старому обычаю отецъ своихъ и зъ басмою, просити дани и оброки за прошлая лета. Великий же князь ни мало убояся страха царева и, приимъ басму лица его и плевав на ню, низлома ея, и на землю поверже, и потопта ногама своима, и гордыхъ пословъ его всехъ изымати повеле, пришедшихъ къ нему дерзостно, а единаго отпусти жива, носяща весть къ царю, глаголя: "да яко же сотворилъ посломъ твоимъ, тако же имамъ и тебе сотворити, да престаниши, беззакониче, отъ злаго начинания своего, еже стужати". Царь же слышавъ сия, и великою яростию воспалися о семъ, и гневомъ дыша и прещениемъ, яко огнемъ и рече княземъ своимъ: "видите ли, что творить намъ рабъ нашъ, и како смеетъ противитися велицеи державе нашеи, безумныи сеи". И собрався (в) Велицеи Орде, всю свою силу Срацынскую ... и прииди на Русь, къ реце Угре...»2

Лучшее объяснение, к которому прибегают историки, характеризуя этот фрагмент (и примыкающие к нему далее), это то, что он представляет собой легендарное (Г.В. Вернадский, Я.С. Лурье) или фольклорное (Н.С. Борисов) изложение событий, и, следовательно, не вполне надежен в качестве адекватного исторического источника.

Спора нет, фольклорно-легендарные нотки здесь звучат. Но разве и при учете этого не могут присутствовать реалии имевших место событий?

Например, дипломатические переговоры, предварявшие «стояние на Угре» — это реальность, засвидетельствованная рядом летописей. Особенно обстоятельно рассказывает нам о русских посольствах «з дарами» Успенский летописец (конца 80-х годов XV в.) и с «тешью великой» Вологодско-Пермская летопись (около 1500 г.).3 Поэтому, «нет, кажется, ничего невероятного в известии Истории, что ханские послы "пришли дерзостно" в Москву перед походом 1480 года», — отмечал Г.З. Кунцевич.4

Говорят далее, что находящийся в сложной политической ситуации, Иван III, отличавшийся осторожностью, вряд ли мог пойти на такие серьезные обострения в отношениях с Ахматом. «Едва ли он мог позволить себе такой вызов, последствием которого неизбежно должна была стать большая война с Ахматом», — пишет Н.С. Борисов.5 Думается, что это не совсем так. Весь 1480 г. (да, пожалуй, и ближайшие предыдущие и последующие) — это цепь бесконечных острейших коллизий во внутренних и внешних делах. И Иван III идет в ряде случаев на крайние меры. Так, он несмотря ни на что входит в чрезвычайно опасную конфронтацию со своими братьями. Почему же он не мог поступить неуступчиво и открыто враждебно по отношению к ордынцам, тем более, не таким сильным как прежде?

Казанская история фиксирует также то, что московский князь «гордыхъ пословъ ... всехъ изымати повеле, пришедшихъ къ нему дерзостно, а единаго отпусти жива». Термин «изымати» можно трактовать, по крайне мере, двояко. Либо как «заточить», «арестовать», что бесспорно могло иметь место, либо как «убить», что тоже могло произойти, и так уже случалось в русско-монгольских отношениях. Достаточно вспомнить эпизод, предшествовавший битве на Калке, или тверское восстание 1328 г. Послы для средневековых монголов являли собой особы священные, представлявшие не только ханов, но и весь народ. За их гибелью (или посягательством на их жизнь) следовало суровое наказание — карательный поход и беспощадное уничтожение и знати, и людья.6 И неудивительно, что Ахмат «великою яростию воспалися о семъ, и гневомъ дыша и прещениемъ, яко огнемъ» и немедленно двинулся на Русь.

Но убийство (или арест, избиение) послов было не единственным обстоятельством, вызвавшим гнев хана Большой Орды. Не менее отягчающим стало «потоптание басмы». Этот эпизод, равно как и сам термин «басма», также неоднократно привлекали внимание историков. Еще первый исследователь Казанского летописца Г.З. Кунцевич отметил, что это понятие «толкуется различно», и привел со ссылками ряд пояснений от «оттиска ханской ступни на воске» и «колпака с выгнутым внутрь верхом» до «изображения хана» и грамоты с ханской печатью.7

Иное толкование предложил Г.В. Вернадский. «Очевидно, — писал он, критикуя прежние объяснения, — что составитель, или переписчик повести, не имел ясного представления о символах власти, жалуемых ханами своим вассалам и слугам. Он говорит о таком знаке, как басма — портрет хана. По-тюркски басма значит "отпечаток", "оттиск". В древнерусском языке термин употреблялся применительно к металлическому окладу иконы (обычно из чеканного серебра). Басма-портрет тогда должна бы означать изображение лица в виде барельефа на металле. Никаких подобных портретов никто из монгольских ханов никогда не выдавал своим вассалам». Далее ученый полагает, что «составитель "Казанской истории", по всей видимости, спутал басму с пайцзой; последний термин происходит от китайского paitze — "пластина власти"...»8; «она представляла собой — в зависимости от положения того, кому она выдавалась ханом, — золотую или серебряную пластину с каким-либо рисунком, например, головой тигра или сокола, и выгравированной надписью». Резюме же Г.В. Вернадского следующее: «Это именно тот знак, который посол Ахмата должен был бы вручить Ивану III, если бы он согласился признать сюзеренитет Ахмата. Поскольку Иван III, судя по всему, отказался стать вассалом Ахмата, посол должен был вернуть пластину хану. Драматическое описание того, как Иван III растоптал пайцзу, таким образом, чистый вымысел».9 Несмотря на то, что заключительный вывод является не совсем понятным: можно было и не возвращать эту пайцзу в Орду, представляется, что Г.В. Вернадский (вслед за предшественниками10) указал правильный путь поиска ответа на вопрос о «басме». Так, Н.С. Борисов акцентирует внимание на значимости пайцзы как символа «власти верховного правителя Орды», имевшую «грозную надпись, требовавшую повиновения».11 Поддержал он Г.В. Вернадского и в отрицании «публичного надругательства Ивана III над знаками ханской власти». «Никаких театральных жестов, наподобие тех, что описаны в "Казанской истории", князь Иван, скорее всего, не делал. Однако логика мифа отличается от логики трезвого политического расчета. Для народного сознания необходимо было, чтобы долгий и тяжелый период татарского ига закончился каким-то ярким, знаковым событием. Государь должен был самым наглядным и общепринятым способом выразить свое презрение к некогда всесильному правителю Золотой Орды. Так родился миф о растоптанной "басме"».12

Итак, «басма», скорее всего, была пайцзой. Каково же было ее предназначение? Пайцзы получавшиеся «из золотоордынской канцелярии», «в качестве зримого свидетельства ханской милости»13 по функциям делились на два вида: «наградные, выдававшиеся за заслуги, и подорожные — для лиц, выполнявших особые поручения ханского дома».14 Понятно, что в нашем случае речь может идти о «наградных» пайцзах. Смысл их разъяснил А.П. Григорьев: это — «удостоверение о наличии у держателя пайцзы ханского ярлыка — жалованной грамоты на владение какой-либо собственностью или должностью».15

Но что могло быть изображено и написано на ней? Некоторые мнения нами уже были приведены. Работы ученых-востоковедов дают и иные трактовки ответа на поставленные вопросы.

О пайцзах существуют письменные упоминания, имеются и их находки. На бывшей территории Золотой Орды неоднократно находили пайцзы с именами некоторых ханов-Джучидов. Как правило, «формуляры пайцз близки или идентичны и отличаются лишь именами властителей».16 Надписи начинаются с упоминания «Вечного Неба», затем указывается имя хана и кары за возможное неповиновение. Кроме надписей на золотоордынских пайцзах выгравированы в различных видах и сочетаниях изображения солнца и луны, а на некоторых и копьевидный знак (что означает изображение древка знамени на фоне полной луны). Каково же содержание символов этих небесных светил?

М.Г. Крамаровский, на основе выводов Т.Д. Скрынниковой о «харизме-свете», связанном с культом Чингисхана,17 объясняет это следующим образом. Изображения солнца и луны (т. е. света, неба) — это «иконографическое воплощение харизмы Чингисхана». И далее следует важное для нас наблюдение: «Обращение к харизме великого предка ... сконцентрированной в солярных символах, оказалось неизбежным для младших Чингисидов в периоды нестабильности монгольского государства конца XIII—XIV в. Солнце и луна на золотоордынских пайцзах — это знаки одолженной харизмы ... Забота ханов о легитимности собственной власти привела их к стягиванию харизмы великого предка к собственному имени. Появление Чингисовых символов на распорядительных документах должно быть расценено как свидетельство собственной слабости золотоордынских ханов».18

Как видим, этот вывод сделан для периода еще единого Джучиева улуса. Что же тогда говорить об эпохе распада золотоордынской государственности? Для того времени, когда собственно династию Чингисидов представляла только Большая Орда хана Ахмата, прямого потомка-Чингисхана?

Так мы подходим к объяснению инцидента с «басмой»-пайцзой. Скорее всего, то, что в «Казанской истории» обозначено как «басма лица его» было символическим изображением харизмы великого предка Ахмата — Чингисхана (может быть, и сюда следует отнести ссылку на «старый обычай отецъ своихъ»), что не поняли, вероятно, и присутствовавшие на церемонии, а также автор или составитель произведения (а еще позднее новый автор-редактор, записавший рядом со словом «басма» понятное ему слово «парсуна», и, наконец, иллюстратор, изобразивший «басму» в виде ханского портрета).19 Очевидно, там была и надпись как обычно соответствующего угрожающего содержания. «Великий же князь ни мало убояся страха царева и, приимъ басму лица его и плевав на ню, низлома ея, и на землю поверже, и потопта ногама своима». Оставляя без комментариев ситуацию с оплевыванием, скажем, что все остальное вполне могло иметь место. Нас не должно смущать и то, что «басма» была поломана (разломана). Конечно, если пайцза была из золота или серебра, то это вряд ли возможно. Но пайцы выполнялись не всегда из металла — были и из дерева. В истории отношений монголов с подчиненными народами имел место случай, весьма напоминающий нашу ситуацию, когда одному из правителей, «промедлившему с изъявлением покорности, монголы ... выдали деревянную пайцзу».20 Деревянную пластинку вполне можно было и поломать, и бросить на пол, и от души потоптать. Кстати, этим непочтением, в свою очередь, можно объяснить и столь гневную реакцию Ивана III.

Такое поругание святыни — одного из главных элементов ордынской государственно-родовой символики (а не надо забывать еще и пострадавших послов) — не могло пройти безнаказанно, даже если и имела место, допустим, какая-то военная неподготовленность и дипломатические неувязки. И Ахмат-хан, как достойный наследник-Чингисид, пошел на Русь.

Примечания

1. В настоящее время известно 270 списков Казанского летописца (см.: Дубровина Л.А. История о Казанском царстве (Казанский летописец). Списки и классификация текстов. Киев, 1989).

2. ПСРЛ. Т. XIX. История о Казанском царстве (Казанский летописец). М., 2000. Стб. 6—7, 200—201.

3. См.: Алексеев Ю.Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Л., 1989. С. 108—111, и др.

4. Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве, или Казанский летописец. Опыт историко-литературного исследования. СПб., 1905. С. 213.

5. Борисов Н.С. Иван III. М., 2000. С. 429. См. также: Базилевич К.В. Внешняя политика Русского централизованного государства. Вторая половина XV века. М., 2001. С. 111.

6. Подробнее см. с. 120—121 настоящего издания.

7. ПСРЛ. Т. XIX. С. 527.

8. См. также: Григорьев А.П. Время написания «ярлыка» Ахмата // Историография и источниковедение истории стран Азии и Африки. Вып. Х. Л., 1987. С. 35; Крамаровский М.Г. Символы власти у ранних монголов. Золотоордынские пайцзы как феномен официальной культуры // Тюркологический сборник. 2001. Золотая Орда и ее наследие. М., 2002. С. 215.

9. Вернадский Г.В. Россия в средние века. Тверь; М., 1997. С. 83—84.

10. Надо отметить, что «уже в начале XX в. было выяснено, что "басма" Казанской истории это пайцза — дощечка, обычно из драгоценного металла с вырезанной на ней кратким текстом — распоряжением правившего хана, призывавшим к повиновению» (Григорьев А.П. Время написания «ярлыка» Ахмата. С. 33).

11. Борисов Н.С. Иван III. С. 429. См. также: Григорьев А.П. Время написания «ярлыка» Ахмата. С. 32—36.

12. Там же. С. 430.

13. Григорьев А.П. Время написания «ярлыка» Ахмата. С. 35.

14. Крамаровский М.Г. Символы власти у ранних монголов. Золотоордынские пайцзы как феномен официальной культуры. С. 215.

15. Григорьев А.П. Время написания «ярлыка» Ахмата. С. 35.

16. Крамаровский М.Г. Символы власти у ранних монголов. Золотоордынские пайцзы как феномен официальной культуры. С. 215.

17. См.: Скрынникова Т.Д. Харизма и власть в эпоху Чингис-хана. М., 1997. С. 149—165.

18. Крамаровский М.Г. Символы власти у ранних монголов. Золотоордынские пайцзы как феномен официальной культуры. С. 220—221.

19. Кунцевич Г.З. История о Казанском царстве... С. 216—217.

20. Крамаровский М.Г. Символы власти у ранних монголов. Золотоордынские пайцзы как феномен официальной культуры. С. 214.

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика