Александр Невский
 

III. Деление на волости. Половцы и Владимир Мономах

Разделение Руси на волости. — Сыновья Ярослава. — Ростислав Тмутараканский и Всеслав Полоцкий. — Торки и Куманы. — Двукратное изгнание Изяслава. — Святослав Черниговский и его сыновья. — Всеволод Переяславский. — Святополк II. — Олег Святославич и междоусобия за Чернигов. — Любецкий съезд. — Ослепление Василька и споры за Волынь. — Съезд Витичевский. — Ожесточение против половцев. — Соединенные походы князей в степи. — Владимир Мономах в Киеве. — Поучение детям. — Усмирение непокорных князей. — Плен Володаря Ростиславича. — Столкновение с Греками на Дунае. — Политика Владимира Мономаха.

Ярослав соединил в своем владении почти все русские земли. Но это единовластие было личное и временное. Подобно Владимиру Великому, он восстановил единство русских земель только для того, чтоб укрепить их за своим собственным семейством, а не для того, чтобы водворить на Руси единодержавие. Нравы и понятия восточных славян того времени были слишком далеки от подобной мысли; никакие распоряжения, никакие завещания в этом смысле не могли оказаться действительными. Понятие о Руси как о едином, нераздельном владении, о едином государстве еще не сложилось. Если бы Киевский князь вздумал всю Русскую землю отдать одному сыну, то остальные сыновья и родственники не признали бы такого распоряжения и общими силами подняли бы против него оружие. Государственное начало и единение Русских земель, повторяем, поддерживались только тем, что они находились во владении одного княжеского рода и что князь, сидевший в Киеве, считался старейшиной всем князьям русским.

Ярослав, подобно отцу, деду и прадеду, еще при жизни своей раздавал сыновьям в управление или в наместничество свои земли. Старейший его сын Владимир, по установившемуся обычаю, был наместником в северном Новгороде. Он скончался за два года до смерти отца, и тогда в Новгород был переведен из Турова Изяслав, оставшийся теперь старшим. Летопись рассказывает, что Ярослав перед смертью распорядился областями таким образом: Изяславу он назначил Киев, Святославу — Чернигов, Всеволоду — Переяславль, Игорю — Владимир Волынский и Вячеславу — Смоленск. При этом он увещевал их жить в любви и согласии между собою и дружно действовать против врагов; в противном случае предрекал гибель Русской земле, которую их отцы и деды стяжали великими трудами. Он внушал им слушаться старшего брата, имея его «в отца место»; а старшему завещал не давать в обиду никого из братьев и помогать обиженному. Но подобные увещания составляют общее место; их, конечно, делал почти каждый попечительный отец своим детям. Летописец, впрочем, тут же сообщает, что во время кончины Ярослава Изяслав был в Новгороде, Святослав — во Владимире Волынском, а в Киеве оставался только Всеволод, которого отец любил и всегда держал при себе. Во всяком случае сыновья Ярослава долженствовали быть теснее связаны между собою, нежели сыновья Владимира: последние рождены в язычестве от разных жен и наложниц; тогда как Ярославичи были плодом брака, освященного церковию, были дети не только одного отца, но и одной матери.

Ярослав дожил до глубокой старости: смерть застигла его на 76 году от роду в ближнем Вышгороде, в феврале 1054 года. Всеволод распорядился погребением: тело покойного князя возложили на сани, с молитвами и церковными песнопениями привезли в Киев и опустили в мраморную гробницу, которая поставлена в одном из приделов воздвигнутого им Софийского собора.

Младшие его сыновья, Игорь и Вячеслав, скоро последовали за своим отцом, и волости их достались старшим, преимущественно Изяславу. Таким образом, последний, удержав за собою Новгород, владел землями Киевскою и Волы некою, т.е. почти всею страною на западе от Днепра. Святослав кроме Чернигова захватил себе всю область Северян, Вятичей, Рязань, Муром и Тмутаракань, следовательно, почти все земли на востоке от Днепра. Всеволод поместился в южном Переяславле на реке Трубеже; но к этому уделу он еще получил почти все Верхнее Поволжье, т.е. земли Ростовскую, Суздальскую и Белозерскую. Затем каждый из трех братьев в своих уделах раздавал города и волости в управление или наместничество членам собственного семейства. Еще был жив один из сыновей Владимира Великого, Судислав, заключенный Ярославом в поруб. По старшинству своему он теперь имел право занять великокняжеский Киевский стол; но, просидев более 20 лет в заключении, старик не думал уже о своих правах. Племянники освободили его, взяв с него присягу не искать княжения, и он вскоре умер чернецом.

После Ярослава недолго продолжался внутренний мир на Руси, хотя три его сына жили пока в согласии между собою. Но у них нашлись родственники, которые не хотели помириться с их львиными частями при разделе земель, и вот мало-помалу открылся долгий, непрерывный ряд княжеских междоусобий из-за уделов, или волостей.

Первый пример междоусобия на этот раз подал родной племянник Ярославичей, Ростислав, сын их старшего брата Владимира Новгородского. Был ли он совершенно обделен дядями или получил от них слишком незначительную волость, в точности неизвестно. Мы видим только, что этот предприимчивый князь обратился в Новгород, где еще живы были воспоминания об его отце, который, по-видимому, пользовался народною любовью. Здесь Ростислав набрал себе вольную дружину. В числе его товарищей упоминаются и знатные новгородские люди, Порей и Вышата. Последний был сын Изяславова посадника Остромира, который за несколько лет перед тем погиб в одном походе на Чуде. Ростислав удалился в Тмутараканский край, манивший к себе своим отдельным положением, торговыми связями с промышленным Корсунем и соседством с воинственными кавказскими народами, где легко было набирать вспомогательные наемные отряды. Этим краем в то время управлял Глеб, старший сын Святослава Ярославича. Ростислав вытеснил из Тмутаракани своего двоюродного брата. Отец последнего Святослав явился на помощь сыну и воротил ему удел. Но едва Святослав отправился назад в свой Чернигов, как Ростислав снова изгнал Глеба и снова занял Тмутаракань (1064 г.), где и княжил до своей смерти. Но княжение это было кратковременно: оно продолжалось только два года. Ростислав скоро сделался грозен для своих соседей, т.е. для корсунских греков и кавказских касогов. Последние принуждены были платить ему дань; а греки, тяготясь соседством такого воинственного князя, решились его извести. Летопись наша рассказывает, что какой-то греческий начальник, или катапан, приехал к русскому князю, подольстился к нему и потом отравил его во время пира, когда князь пил здоровье своего гостя. Он погребен в том каменном храме Богородицы, который был построен Мстиславом Чермным. После смерти Ростислава граждане Тмутаракани послали в Чернигов просить Святослава, чтобы он снова отпустил к ним на княжение своего сына Глеба: очевидно последний пользовался их любовью. Святослав исполнил их просьбу. Памятником Глебова управления на этом конце древней Руси служит известный Тмутараканский камень, представляющий плиту, на боковой стороне которой высечена надпись. Эта надпись свидетельствует, что князь Глеб в 1068 году мерил по льду пролив между городами Корчевом и Тмутараканью и насчитал 14 000 сажен.

Почти в одно время с Ростиславом против Ярославичей поднялся другой племянник, впрочем, двоюродный. Это был полоцкий князь Всеслав, сын Брячислава (умершего в 1044 году). Своим предприимчивым и беспокойным характером он не уступал Ростиславу. Летопись изображает его князем хитрым и жестоким. У него от природы была на голове какая-то язвина, вследствие чего он носил повязку, и суеверные люди приписывали этой повязке особое волшебное значение. Всеслав, по всей вероятности, питал неудовольствие за то, что его ограничивали одною Полоцкою областью и не давали ему части в других русских землях. Подобно отцу своему он обнаружил притязания на Новгородский край или по крайней мере на ближние новгородские волости. Сначала он пытался осаждать Псков, но без успеха; затем явился с войском под самым Новгородом, ворвался в него и сжег часть города; причем ограбил храм св. Софии, сняв самые колокола и паникадила. Тогда Ярославичи соединенными силами отправились воевать Полоцкую землю. Они взяли город Минск и с свойственною тому времени жестокостию избили мужеское население, а жен и детей роздали в рабство своим дружинникам. Всеслав встретил дядей недалеко от этого города на берегах речки Немизы. Дело происходило в марте месяце, и земля была еще покрыта глубоким снегом. После упорной битвы Ярославичи победили; но, очевидно, борьба с таким противником оказалась нелегкою; так как они предпочли прибегнуть к вероломству. Князья съехались для переговоров где-то около Смоленска и расположились лагерем на противоположных берегах Днепра. Ярославичи пригласили Всеслава переехать на их сторону и поцеловали крест, т.е. присягнули в его безопасности. Но едва Изяслав ввел его в свой шатер, как полоцкого князя схватили, отвезли в Киев и засадили в поруб вместе с двумя его сыновьями1.

Такое вероломство, по словам летописца, не замедлило вызвать Божье наказание на князей-клятвопреступников. Русскую землю посетили новые враги иноплеменники. То были Половцы, народ одного корня с Печенегами, но еще более дикий и многочисленный.

После известного поражения Печенегов под самым Киевом в 1036 году наша летопись уже не упоминает об их нашествиях на Русскую землю. Упорная, победоносная борьба с ними Владимира и Ярослава, очевидно, ослабила их силу; окончательно их сломили собственные междоусобия и другие кочевники, надвигавшие с востока. В IX веке, как известно, Печенегов оттеснили из-за Дона их единоплеменники Узы в союзе с хазарскими каганами. Когда Печенеги рассеялись в Черноморских степях по обеим сторонам Днепра, Узы заняли их кочевья в степях Задонских. Не все Печенеги ушли из прежних своих степей; часть их осталась между Узами, от которых, по словам Константина Багрянородного, они отличались более коротким платьем, достигавшим только до колен и не имевшим рукавов. В первой половине X века по известию того же Константина пустынное пространство в пять дней езды отделяло Печенегов от Узов. Но последние недолго оставались в покое на новых местах. В свою очередь теснимые другими кочевниками, они перешли на западную сторону Дона и стали подвигать свои кочевья к степям Днепровским, где снова столкнулись с Печенегами. Подобно Печенегам, Узы были турко-татарский народ, делившийся на разные орды под управлением своих родовых старейшин, или ханов. Русские князья в борьбе с Печенегами пользовались иногда их враждою с Узами. Из последних, так же как из первых, они при случае нанимали вспомогательную конницу для войны с соседями. Мы видели, что уже Владимир Великий в походе против Камских Болгар имел у себя конных Торков. Этим именем русская летопись называет Узов.

Печенеги еще храбро держались против Узов. Но в последние годы Ярославова княжения между печенежскими ордами возникли жестокие междоусобия. Поводом к ним послужила вражда самого сильного из печенежских ханов Тураха против Кегена, который из простых людей возвысился в число главных старейшин, благодаря своим подвигам в войнах с Узами. Теснимый соперником, Кеген убежал с частью Печенегов за Дунай и отдался под покровительство императора Константина Мономаха с обязанностью защищать греческие пределы от набегов собственных соплеменников. Тогда Узы окончательно взяли верх над Печенегами, которые оставались в степях между Днепром и Дунаем, что побудило последних к новым переходам за Дунай, где они получали от византийского правительства земли для поселения преимущественно в тех местах Болгарии, которые запустели после истребительных войн Василия II Болгаробойцы.

Но и Узы, или Торки, недолго господствовали в степях Приднестровских и грабили русские пределы. Вскоре с севера их потеснили русские князья; а с востока, по их собственным следам, надвинулись на них орды Куманов, которые известны в наших летописях под именем Половцев. Первое упоминание о Половцах встречается вскоре по смерти Ярослава. Именно в 1055 году князь переяславский Всеволод победоносно воевал с Торками, и в том же году заключил мир с Половцами, которые приходили с своим ханом Болушем. Очень вероятно, что русский князь заключил союз с более отдаленными варварами, или с Половцами, против соседних врагов, или Торков. Спустя пять лет после того мы видим, что русские князья решили общими силами ударить на последних. Не только собрались вместе Ярославичи, то есть Изяслав, Святослав и Всеволод; но с ними соединился и Всеслав Полоцкий. Многочисленная русская рать, конная и судовая, пошла на Торков и произвела между ними такой погром, что те бежали далее на юг. Там, по-видимому, их доканали Куманы. Угнетенные ими Узы, или Торки, вслед за Печенегами целыми ордами начали переходить за Дунай в пределы Византийской империи. Кроме того, большие толпы их, захваченные в плен русскими князьями, были поселены на южных пределах Киевской и Переяславской области для защиты этих пределов от других степняков. В последующей истории того края играли немаловажную роль полукочевые потомки этих Торков, или так называемые Черные Клобуки.

Русь ничего не выиграла с падением Печенегов и Узов. Их место в степях заняли ближайшие их соплеменники, еще более свирепые и многочисленные Куманы, или Половцы, которые не замедлили начать свои опустошительные вторжения и сильно потеснили южнорусские области.

Уже в следующем году после погрома Торков Половцы пришли грабить Переяславскую область и разбили Всеволода. В 1068 году они явились снова. Братья Ярославичи соединили свои дружины и дали им битву на берегах речки Альты, следовательно, почти под самым Переяславлем; но были разбиты и побежали, Святослав — в Чернигов, а Изяслав со Всеволодом — в Киев. После того Половцы во все стороны распустили свои загоны для грабежа. Киевляне были сильно недовольны поведением своего князя и его дружинников. Они своевольно собрались на вече на торговой площади в нижнем городе, то есть на Подоле, и оттуда послали сказать великому князю: «Дай нам оружие и коней; хотим еще биться с Половцами». Великий князь отказался уступить этому шумному требованию. Тогда граждане подняли мятеж. Они бросились в верхний город, сначала к дому киевского тысяцкого, то есть главного воеводы, Коснячка; но тот успел скрыться. Отсюда одна часть мятежников направилась к тюрьме, чтобы выпустить колодников и Всеслава Полоцкого; а другая — ко двору княжескому. Изяслав в это время сидел с дружиною на сенях своего терема. Некоторые бояре советовали ему убить поскорее Всеслава. Но великий князь ни на что не решался; наконец потерял голову, покинул Киев вместе с братом Всеволодом и бежал в Польшу к своему родственнику королю Болеславу. Киевляне между тем освободили Всеслава и поставили его своим князем. Двор и имущество Изяслава были при этом разграблены мятежною чернью.

То, чего тщетно требовали киевляне от Изяслава, то есть новые битвы с Половцами, рассеявшимися для грабежа, исполнил мужественный Святослав Черниговский. Он вышел с трехтысячной дружиной против варваров, которые свирепствовали около Чернигова, и столкнулся с их главным (будто бы двенадцатитысячным) отрядом на берегах реки Сновы. «Уже нам некуда деваться. Потягнем!» — закричал князь своей дружине; ударил на половцев, разбил их и взял в плен самого предводителя.

Целые семь месяцев Всеслав занимал стол великокняжеский. Король польский Болеслав II, по прозванию Смелый, находился в двойном родстве с Изяславом; так как он был двоюродным братом киевскому князю по своей матери и в то же время деверем по своей сестре, супруге Изяслава. Воинственный Болеслав радушно принял беглеца и охотно выступил в поход для возвращения ему Киевского стола. Киевляне пошли ему навстречу под начальством Всеслава. Но последний в Белгороде ночью тайком покинул киевскую рать и убежал в свой Полоцк. Киевляне воротились домой и на вече решили послать к братьям великого князя с просьбою прийти и защитить Киев от поляков и от мести Изяслава. «Если не поможете нам, — говорили они, — то зажжем город и уйдем в Греческую землю». Святослав и Всеволод действительно вступились за них и велели сказать старшему брату: «Не води Ляхов на Киев; если же хочешь погубить город, то знай, что нам жаль отцовского стола». Изяслав послушался, но не вполне. Сын его (Мстислав), вошедший в город с передовою дружиною, многих граждан избил, а других ослепил, мстя за освобождение Всеслава Полоцкого. Болеслав и Ляхи, плененные привольною жизнию в Киеве и красотою его женщин, прогостили в Киеве целую зиму (1069). Польский король, конечно, не даром помог Изяславу: кроме богатых подарков, по известию некоторых польских летописцев, на обратном пути он занял часть Червонной Руси с крепким городом Перемышлем, который, впрочем, был взят им после мужественной обороны.

С возвращением Изяслава в Киев, казалось, ничто не нарушило согласия между тремя братьями. Согласие это продолжалось около 18 лет после смерти их отца. Благодаря их единодушию, Всеслав Полоцкий некоторое время был лишен своего удела; а его новое нападение на Новгород отбито новгородцами под предводительством Глеба Святославича. В 1072 году происходило перенесение мощей Бориса и Глеба в Вышгород из старой деревянной церкви в новую каменную, построенную Изяславом. Братья съехались на торжество с своими боярами, и после литургии пировали все вместе «с любовью великою», как выражается летописец. А в следующем году между ними уже идет котора, т.е. распря. Летописец не говорит ясно о ее причинах; нетрудно догадаться, что возник спор о волостях. Поводом к нему, по-видимому, послужил все тот же неугомонный Всеслав Полоцкий, который успел снова воротить себе наследственный удел и вступил в какие-то переговоры с великим князем, возбудившие неудовольствие Святослава Черниговского. Последний подговорил Всеволода, и они вместе изгнали Изяслава из Киева. По всей вероятности, граждане киевские питали неудовольствие на Изяслава и за его мщение, совершенное с помощью ляхов, и за его небрежение о защите Руси от хищных половцев; тогда как мужественный Святослав имел за собою славу победителя на берегах Сновы.

Изяслав, успевший увести с собою много ценного имущества, вторично обратился к своему родственнику Болеславу Смелому за помощью. Но польский король на этот раз не изъявлял охоты вооружиться за его права, хотя и присвоил себе большую часть привезенного им имущества. Изгнанник поехал в Германию, где у русских князей того времени были также родственные связи с владетельными лицами. Он обратился к императору Генриху IV, признавая его судьею в своем деле с братьями и подкрепляя свои просьбы подарками. Но Генрих был слишком занят собственными делами и борьбою с мятежными вассалами, чтобы предпринять вооруженное вмешательство в дела отдаленной России. Он ограничился отправлением посольства в Киев с требованием, чтобы этот город был возвращен старшему брату. Святослав почтительно принял посольство и отпустил его с такими богатыми дарами, которые возбудили удивление между немцами. По крайней мере один из их летописцев говорит, что «никогда мы не видали столько золота, серебра и драгоценных тканей». Не добившись ничего от Генриха IV, Изяслав обратился к его знаменитому противнику, к папе Григорию VII. Он отправил в Рим своего сына, чтобы просить папу о заступлении и принести жалобу на вероломство короля польского. Изгнанник даже готов был, по-видимому, признать папскую власть над Русскою церковью, лишь бы добиться своего личного удовлетворения. Хотя и отвлекаемый в то время важнейшими делами, Григорий VII не упустил удобного случая показать свое верховенство над земными владыками. Он прислал две грамоты, одну, милостивую, Изяславу, а другую, укорительную, Болеславу, которого упрекал за неправедно присвоенное имущество русского князя. В это именно время мы находим польского короля в союзе с братьями Изяслава, так в следующем 1076 году юные сыновья их, Олег Святославич и Владимир Всеволодович (Мономах), ходили с русскою дружиною на помощь Болеславу против чехов. Но в том же году великий князь Святослав скончался, и обстоятельства вновь изменились в пользу Изяслава. Польский король внял наконец его просьбам и дал ему вспомогательное войско, с которым тот пошел на Всеволода, занявшего Киев. Всеволод не упорствовал и поспешил помириться с старшим братом. Изяслав снова сел на Киевском столе, а младшему брату отдал Черниговскую область. Но эта передача в свою очередь послужила источником больших междоусобий, потому что дети Святослава считали Чернигов своим наследственным уделом, своею отчиною.

Святослав оставил пять сыновей: Глеба, Олега, Давида, Романа и Ярослава. Одна любопытная рукопись сохранила нам изображение этих князей вместе с их родителями. Святослав, подобно отцу своему Ярославу, был книголюбец и заставлял переписывать для себя славяно-болгарские рукописи. До нас дошел в подлиннике переписанный для него в 1073 году сборник разных статей, преимущественно религиозного содержания. К этому Святославову Сборнику приложен рисунок, который изображает князя и его семейство, состоящее из супруги и пяти упомянутых сыновей. Все они представлены в цветных кафтанах, спускающихся ниже колен и подпоясанных золотым кушаком. У кафтанов золотные воротники и узкие рукава с золотными поручами. На головах сыновей шапки, или клобуки, с меховой опушкой и синим закругленным верхом. Клобук самого Святослава имеет верх более низкий и, по-видимому, золотной. Кроме того, на нем наброшен верхний плащ (епанча, или корзно), зеленый с золотою каймою, застегнутый на правом плече пряжкою с дорогим камнем. Сапоги у всех из цветного сафьяна. Сыновья все безбородые; а отец, обладающий круглым красивым лицом, имеет густые усы и подстриженную бороду. У княгини вокруг головы обвернут платок, или фата, спускающаяся одним концом на правую сторону. На ней надето длинное верхнее платье с широким, отложным воротником, золотым поясом и широкими рукавами, под которыми заметны золотные поручи нижнего кафтана.

Старший из Святославичей Глеб, как мы видели, снискал себе известность своим управлением в Тмутаракани. Затем встречаем его князем Новгородским, победителем Всеслава Полоцкого и усмирителем народного мятежа. Уже 80 лет минуло с той поры, когда Добрыня с Путятой огнем и мечом сокрушили идолослужение в Новгороде Великом; но Северная Русь все еще помнила о своей старой религии, и здесь все еще была сильна языческая партия. В 1071 году, по словам летописи, там явился какой-то волхв, который начал смущать народ мнимыми чудесами и хулою на христианскую веру. Новгородская чернь подняла мятеж и хотела убить епископа. Епископ облекся в ризы, взял крест, вышел к народу и сказал: «Кто верует волхву, пусть идет за ним; а кто почитает крест — следует за мною». Князь Глеб Святославич с дружиною стал подле епископа; но около волхва собралась большая народная толпа. Глеб спрятал топор под скутом (т.е. под плащом), подошел к волхву и спросил: «Знаешь ли, что будет завтра»? — «Знаю», — отвечал он. — «А знаешь ли, что будет сегодня?» — «Я сотворю великие чудеса». Тогда Глеб ударил волхва топором, и тот упал мертвый. Мятеж после того утих, и толпа разошлась по домам.

После смерти отца Глеба вскоре погиб в каком-то походе на Заволочье, т.е. в стране северной Чуди. Братья его Олег и Роман были посажены отцом, первый во Владимире Волынском, а второй в Тмутаракани. Но дядья вывели Олега из Владимира и, по-видимому, решили оставить за детьми Святослава только отдаленные Муромо-Рязанские земли и Тмутаракань. С таким решением не могли помириться предприимчивые Святославичи и особенно самый беспокойный из них, Олег. Он не поехал в свой Муромский удел, а отправился к Роману в Тмутаракань и там соединился еще с одним обделенным племянником Ярославичей, с Борисом Вячеславичем. Средства для борьбы с старшими князьями оказались под рукою; это были половецкие дружины, всегда готовые за плату или за добычу помогать кому угодно. Олег и Борис наняли половцев и пошли к Чернигову на Всеволода. Последний был разбит на реке Сожице; причем пали многие знатные бояре русские, между прочим, Иван Жирославич, Тукы, брат Чудинов, и Порей.

Изгнанный из Чернигова Всеволод обратился за помощью в Киев к старшему брату. Изяслав старался утешить его, напоминал о собственном двукратном изгнании из Киева и выражал готовность положить свою голову за обиду братнюю. Он собрал большое войско и двинулся со Всеволодом против мятежных племянников. Сын Всеволода Владимир Мономах, княживший в Смоленске, также поспешил на помощь отцу. Ярославичи осадили Чернигов, граждане которого, кажется, были преданы Святославову семейству: они мужественно оборонялись, хотя их молодые князья находились в отсутствии. Но Олег и Борис скоро явились с новыми наемными толпами половцев. Тогда Ярославичи оставили осаду города и пошли навстречу племянникам. В виду неравных сил Олег желал уклониться от битвы, но пылкий Борис хвалился выйти на бой с одною собственною дружиною. Где-то недалеко от Чернигова на месте, которое в летописи названо Нежатиной нивой, произошла жаркая битва. Борис пал в этой сече. Изяслав стоял посреди своих пеших полков, когда какой-то неприятельский всадник наскакал на него и поразил его копьем. Великий князь упал мертвым. Нежатинская битва окончилась победою Всеволода. Разбитый Олег опять ушел в Тмутаракань. Тело Изяслава отвезли в Киев и положили в мраморной гробнице в Десятинной церкви (1078 г.). Смерть за младшего брата в глазах народа искупила отчасти воспоминание о слабых сторонах Изяславова княжения. Это мы видим из тех теплых слов, которыми летописец сопровождает рассказ о его погребении: он особенно ставит современным князьям в пример братнюю любовь Изяслава.

Старшим князем на Руси оставался теперь последний из Ярославичей, Всеволод. Он занял Киевский стол, а Чернигов передал своему сыну Владимиру Мономаху. Сыновей своего старшего брата Изяслава он щедро наградил уделами: Ярополку Изяславичу отдал область Волынскую, а Святополка Изяславича посадил в Новгороде. Но Святославичи, Роман и Олег, а также Давид Игоревич и три сына умершего Ростислава Тмутараканского, Рюрик, Василько и Володарь, считали себя обделенными и продолжали оружием добиваться волостей; средства к тому доставляли Половцы, хазаро-черкесы и вольные русские дружины. Роман и Олег, из своей Тмутаракани, снова ходили с половецкою и черкесскою конницею добывать Чернигов; во время этого похода Роман был убит самими Половцами; а Олег, схваченный тмутараканскими хазарами, выдан грекам, которые заточили его на остров Родос.

Ростиславичи, такие же воинственные, беспокойные князья, как их отец, получили в удел Червенские города, которые хотя и были захвачены Болеславом Смелым, но вновь возвращены Русью, благодаря смутам, наступившим в Польше. Не довольствуясь этими городами, Ростиславичи старались отнять у Ярополка часть Волынской земли. Давид Игоревич добился некоторых волостей в той же земле. Между тем и неугомонный Всеслав Полоцкий также продолжал свои неприязненные действия. Тщетно Всеволод пытался смирять непокорных родственников и посылал на них своего сына Владимира Мономаха: междоусобия, потушенные в одном месте, с новою силою возникали в другом. Русь страдала при нем и от частых половецких набегов; а киевское население терпело еще обиды от княжеских тиунов. Удрученный старостию и болезнями, Всеволод сам мало занимался главными обязанностями князя, то есть судом и расправою, и предоставлял дела своим тиунам: народные жалобы на их грабительства и неправды проникли и в самую летопись, обыкновенно столь благосклонную к роду Мономаха. Сверх того княжение Всеволода ознаменовалось и другими бедствиями, каковы чрезвычайный мор, истребивший много народу, и страшная засуха, сопровождаемая лесными пожарами2.

В 1093 году Всеволод умер и был погребен в великом Софийском храме, там же, где и отец его Ярослав, любивший его более других детей. Он оставил после себя двух сыновей, Владимира Мономаха и Ростислава, и нескольких дочерей. Из последних Анна, или Янка, как называет ее летопись, отличавшаяся приверженностью к церкви, девицей постриглась в монастырь и основала женский монастырь при храме св. Андрея. По смерти митрополита Иоанна, известного своею ученостию и своими сочинениями, Яика предпринимала путешествие в Царьград и оттуда привезла в Киев нового митрополита, именем также Иоанна, мужа неученого, притом еще скопца. Последний не понравился народу, который, смотря на его бледное лицо, называл его мертвецом (навье); впрочем, он и действительно скоро умер. Другая дочь Всеволода, Евпраксия, имела замечательную судьбу. Сначала она была выдана замуж за одного немецкого маркграфа. Оставшись вдовою, в 1089 году она вступила в новый брак с императором Генрихом IV, успевшим также овдоветь. Но этот брак был самый несчастный. Много пришлось ей вытерпеть насилий и всякого рода оскорблений от жестокого и развратного супруга. Она даже была лишена свободы, но успела бежать и нашла убежище у знаменитой Тосканской маркграфини Матильды, с помощью которой хлопотала о разводе перед папою Урбаном II. Потом она воротилась на родину, в Киев; здесь постриглась, скончалась в 1109 году и погребена в Печерском монастыре. Янка пережила ее четырьмя годами.

Со смертию последнего из сыновей Ярослава великокняжеское достоинство должно было перейти к одному из его внуков. По родовым понятиям того времени старшинство принадлежало Святополку Изяславичу, то есть сыну старшего из Ярославичей, занимавших Киевский стол. Хотя киевляне и выражали желание иметь князем мужественного Владимира Мономаха, который призван был своим умирающим отцом в Киев и присутствовал при его погребении; но Владимир не хотел нарушить права Святополка и навлекать междоусобную войну. Он послал за ним в Туров звать его на великокняжеский стол, а сам отправился в свой Черниговский удел. Недаром киевляне желали обойти Святополка: он скоро обнаружил свою неспособность внушить уважение младшим родичам и страх внешним врагам России.

Половцы шли воевать Русскую землю в то время, когда до них достигла весть о смерти Всеволода; они отправили послов к Святополку с предложением мира, сопровождая его предложение, конечно, разными требованиями. Святополк, не внимая советам опытных киевских бояр, служивших его отцу и дяде, послушал своих дружинников, пришедших с ним из Турова, и велел заключить под стражу половецких послов. Тогда Половцы принялись опустошать русские пределы и, между прочим, осадили Торческ, город, находившийся на реке Роси, на границе со степью и населенный преимущественно пленными Торками. Святополк спохватился, отпустил половецких послов и сам предлагал мир; но теперь уже трудно было остановить орду. Имея у себя не более 800 отроков, великий князь по совету неразумных людей хотел выступить против варваров; однако послушал наконец старых бояр и послал просить помощи у Владимира Мономаха. Последний не замедлил прийти из Чернигова, а своего младшего брата Ростислава призвал из Переяславля. Но силы собрались недостаточные. Когда князья пришли к реке Стугне, Владимир советовал остановиться и, угрожая отсюда Половцам, войти с ними в переговоры. Но Святополк отважился на битву, которой требовало и пылкое киевское юношество. Река Стугна находилась тогда в разливе. (Дело происходило в мае месяце.) Войска переправились через нее, миновали город Треполь и вышли за вал, насыпанный Русью для защиты от степняков. Тут встретила русских Половецкая орда и ударила прежде всего на дружину Святополка; последняя не выдержала и побежала; затем варвары сломили дружины Владимира и Ростислава. Святополк бросился с своими людьми в ближний город Треполь, а черниговцы и переяславцы побежали к Стугне и пошли через нее вброд; причем Ростислав утонул. Владимир, хотевший подхватить брата, сам едва не пошел ко дну. Он потерял в этой битве значительную часть своей дружины со многими боярами и очень печален воротился в Чернигов. А Святополк в ту же ночь из Треполя убежал в Киев. Тогда Половцы, распустив свои загоны по Русской земле, беспрепятственно принялись грабить и брать полон. Загоны их доходили до Вышгорода, то есть к северу от Киева. Святополк попытался снова сразиться с варварами и опять был разбит наголову. Между тем осажденный Торческ более девяти недель мужественно оборонялся; наконец, томимый голодом и жаждою, отворил ворота. Варвары зажгли город, а жителей его разделили между собою и увели в свои вежи вместе с огромным полоном, захваченным в других городах и селах. В следующем 1094 году Святополк заключил мир с Половцами и, чтобы скрепить его, женился на дочери сильнейшего из половецких ханов Тугоркана. Но эта война была только началом тех бедствий и междоусобных браней, которыми ознаменовалось княжение Святополка-Михаила.

Причиной междоусобий, происходивших при Святополке II, было продолжение споров, с одной стороны, за Чернигов, с другой — за Волынь. Олег Святославич, заточенный греческим правительством на остров Родос, пробыл там два года. Но с восшествием на византийский престол знаменитого Алексея Комнена обстоятельства изменились. Русский князь не только получил свободу, но, кажется, и помощь, с которою воротил себе Тмутараканский стол (в 1083 г..); причем строго наказал крамольных тмутараканских хазар и казнил главных виновников своей ссылки. Около десяти лет Олег сидел смирно в Тмутаракани; но по смерти Всеволода он в 1094 году явился с толпами половцев под Черниговом, чтобы завоевать свой наследственный удел. Владимир Мономах, еще не оправившийся от поражения на берегах Стугны, на этот раз не был готов к борьбе. Когда неприятели начали выжигать монастыри и села, лежащие около Чернигова, он после осьмидневной обороны помирился с Олегом, сдал ему город; а сам с своим семейством под прикрытием небольшой дружины прошел сквозь половецкие толпища и удалился в свой наследственный Переяславль. Однако Олег не вдруг утвердился в Черниговской области. Святополк и Владимир Мономах пригласили его идти вместе с ними на половцев; но он уклонился от войны с бывшими союзниками. В следующем 1096 году Святополк и Владимир послали звать Олега в Киев, чтобы сообща рассудить о защите Русской земли от варваров и подумать о том совокупно с епископами, игуменами, боярами и городскими старцами. Олег дал гордый ответ: «Не пристало судить меня епископам, игуменам и смердам». «Так ты нейдешь ни на поганых с нами, ни на совет к нам; а замышляешь поганым помогать против нас», — велели сказать ему Святополк и Владимир и, соединясь, пошли на Олега. Последний был изгнан из Чернигова; но вместо Тмутаракани он удалился теперь в другой наследственный удел Святославичей, в землю Муромо-Рязанскую.

Незадолго до того времени один из сыновей Владимира Мономаха, Изяслав, выгнал из Мурома посадников Олега и завладел этим городом. Олег с Рязанцами пришел к Мурому, и под его стенами разбил Изяслава; последний пал в этой битве; а его ростовские и белозерские дружинники были взяты в плен и заключены в оковы. Не довольствуясь возвращением Муромского удела, Олег в свою очередь захватил соседние волости — Ростовскую и Суздальскую, наследственные в семье Мономаха, разместил там своих посадников и начал собирать дани. Тогда против Олега выступил его крестник, старший сын Мономаха Мстислав, княживший в Новгороде Великом. Он явился в Суздальской области и выгнал оттуда Олеговых посадников. Скромный Мстислав после того предложил крестному отцу мир. «Я моложе тебя, — велел он сказать Олегу, — пересылайся с моим отцом, возврати захваченную дружину; а я во всем тебя послушаю». К тому же времени, вероятно, относится сохраненное в летописи письмо Мономаха к Олегу. Несмотря на печаль о потере младшего сына, Владимир однако склоняется на миролюбивые убеждения Мстислава; он обращается к своему врагу со словами примирения и в трогательном послании к нему изливает свои чувства отца и христианина. Но коварный Олег желал переговорами только выиграть время, чтобы приготовить силы и напасть врасплох. Была первая неделя Великого поста. Мстислав в Суздале однажды сидел за обедом, когда к нему пришла весть, что Олег уже появился на Клязьме. Молодой князь успел собрать свою дружину, состоявшую из новгородцев, ростовцев и белозерцев, поспешил навстречу Олегу и разбил его на берегах речки Колокши, впадающей в Клязьму. Преследуя своего крестного отца и дядю в глубь Рязанской области, Мстислав велел ему сказать: «Не бегай, а пошли лучше к братьям с просьбою; они не лишат тебя Русской земли (т.е. удела в Южной Руси); я также попрошу за тебя своего отца». Олег наконец последовал его совету, и на этот раз мирные переговоры повели к знаменитому Любецкому съезду, который прекратил жестокие междоусобия за Чернигов.

В 1097 году в Любече на берегах Днепра собрались старшие князья, внуки Ярослава Святополк, Владимир Мономах, Давид Игоревич и Олег с братом своим Давидом, кроме того, племянник их Василько Ростиславич. «Зачем мы губим Русскую землю своими ссорами, — говорили они друг другу, — а Половцы радуются нашим междоусобным браням и разносят нашу землю; будем отныне заодно, и пусть каждый владеет своею отчиною». Вследствие того порешили, чтобы Святополк по-прежнему держал Киев, а Владимир Мономах — земли Переяславскую и Ростовскую, Давид, Олег и Ярослав Святославичи — Черниговскую и Муромо-Рязанскую, Давид Игоревич — Владимиро-Волынскую; Ростиславичам оставлены города, которые назначены были еще Всеволодом, именно Володарю — Перемышль, а Васильку — Теребовль. Князья поцеловали крест, т.е. присягнули на этом решении, и обязались вооружиться всем на того, кто вздумает нарушить согласие. Затем они разъехались. Таким образом Чернигов был возвращен Святославичам.

Любецкий съезд имеет то значение в нашей истории, что на нем ясно высказалось стремление Руси к раздроблению на отдельные земли (отчины), т.е. к закреплению этих земель за известными ветвями Русского княжеского дома, а следовательно, к некоторому их обособлению. Постановление этого съезда легло в основу почти всех последующих междукняжеских отношений.

Но едва утихла междоусобная брань со стороны Чернигова, как она быстро и неожиданно возникла с другой стороны: за Черниговским выступил вопрос Волынский, сопровождаемый делами еще более кровавыми и драматическими. Прежде нежели перейти к дальнейшим событиям, необходимо упомянуть об одном случае, имеющем с ними тесную связь. Выше сказано, что в княжение Всеволода племянник его Ярополк Изяславич получил в удел Владимиро-Волынскую область и что с ним враждовали его соседи Ростиславичи: последние желали увеличить свои уделы на счет Волынской земли. Однажды Ярополк Изяславич ехал из Владимира в свой червенский Звенигород и лежал на возу. Вдруг один из дружинников, его сопровождавших, по имени Нерадец, улучив минуту, вонзил князю в бок свой меч и ускакал. Убийца бежал в Перемышль к старшему из Ростиславичей Рюрику; поэтому на них и пало подозрение в подговоре к злодеянию, которое, по-видимому осталось безнаказанным. После того удел Владимиро-Волынский достался Давиду Игоревичу.

За Давидом утверждена Волынь и на Любецком съезде, исключая некоторой ее части, прилежавшей к Червенским городам и отданной двум Ростиславичам, Васильку и Володарю (старший их брат Рюрик уже умер). Коварный, завистливый Давид тяготился соседством Ростиславичей. Неизвестно, хотелось ли ему владеть всею Волынскою землею безраздельно, или он не считал себя безопасным с их стороны; но дело в том, что он послушал некоторых злых советников и решился погубить Василька; а для этого воспользовался старым, темным делом о смерти Ярополка Изяславича. Из Любеча Волынский князь прибыл в Киев вместе с Святополком и начал внушать ему, будто Владимир Мономах и Василько Ростиславич сговорились действовать заодно: первый хочет завладеть Киевом, а второй — Владимиром. Обстоятельства как бы подтверждали его наветы: Василько действительно собирал силы, звал к себе берендеев и торков и готовился к войне. Великий князь сначала выражал недоверие к словам Давида; но последний напомнил ему об участи его старшего брата Ярополка, прямо утверждая, что тот погиб от Ростиславичей. Напоминание это подействовало на слабодушного Святополка; он сделался доступен внушениям Давида, который твердил: «Пока не схватим Василька, ни тебе не княжить в Киеве, ни мне во Владимире».

Между тем Василько, возвращаясь из Любеча, также прибыл к Киеву, 4-го ноября он переправился с своим обозом через Днепр у Выдубецкого монастыря; вечером ужинал в монастыре и потом ночевал в своем лагере. Поутру Святополк-Михаил прислал просить, чтобы он погостил в Киеве до именин его, великого князя, т.е. до 8-го ноября. Василько отказывался, говоря, что нужно спешить домой, что ему грозит рать от Поляков. Новый повод для злых внушений Давида Святополку: «Смотри, он совсем не почитает тебя за старейшего, и вот увидишь, как вернется домой, так и захватит твои волости Туров и Пинск, и Берестье». Святополк послал сказать Васильку, чтобы тот побывал к нему хотя на короткое время. Василько сел на коня и с некоторыми слугами поехал в Киев. По словам летописи, какой-то отрок, т.е. из младших дружинников, предупреждал его об опасности, но тщетно; князь не поверил, вспоминая недавнее крестное целование в Любече, и сказал: «Воля Господня да будет». В гриднице у Святополка он встретился с Давидом; между тем как хозяин разговаривал с гостем, Давид сидел молча, потупив взоры. Святополк вышел под предлогом распорядиться о завтраке; вслед за ним ушел и Давид. На Василько тотчас напали воины и заключили его в оковы. Дело было очень важное; поэтому Святополк на другой день собрал своих бояр вместе с киевскими старейшинами с Владимиром Мономахом убить великого князя и завладеть его городами. Бояре и старцы недоумевали, верить этому или не верить, и дали ответ уклончивый: «Ты, князь, должен беречь свою голову, и, если обвинение справедливо, Василько подлежит наказанию; но если Давид молвил неправду, то пусть отвечает за нее перед Богом». Узнав о том, игумены монастырей поспешили ходатайствовать за Василька перед великим князем. Тогда Давид удвоил свои усилия запугать последнего и склонить его на ослепление узника; Святополк после некоторого колебания согласился.

В ту же ночь Ростиславича привезли в Звенигород, местечко верстах в десяти от Киева, и остановились с ним в одной избе. Тут Василько увидал княжего пастуха, родом Торчина, точившего нож; он догадался, что его хотят ослепить и горько заплакал. Действительно, вошли два конюха, один Святополков, другой Давидов, разостлали ковер и хотели повалить князя; последний, хотя и связанный, отчаянно оборонялся; позвали еще двоих. Василька повалили, положили ему на грудь доски и сели на них все четверо; кости несчастного захрустели. Тогда Торчин с зверскою жестокостью совершил ослепление. Замертво положили князя на телегу и повезли во Владимир Волынский. Когда проводники остановились обедать в местечке Здвиженье, они сняли с Василька сорочку и отдали вымыть попадье. Вымыв ее и надев опять на князя, попадья начала плакать по нем как по мертвом. От этого плача князь очнулся, выпил свежей воды и, ощупав грудь, сказал: «Зачем в ней и вместе с нею предстал пред Богом». Во Владимире Давид посадил пленника под стражу и приставил к нему 30 воинов с двумя княжими отроками, Уланом и Колчею. Сидя в заключении, Василько, в минуту смирения, говорил, что Бог, конечно, наказал его за гордость. Не было у него и помышления на Святополка или Давида; но были у него обширные замыслы. Он собирал войско и призывал берендеев и торков с печенегами, чтобы идти на ляхов. Он думал сказать Давиду и брату своему Володарю: «Дайте мне младшую свою дружину, а сами пейте и веселитесь; я же пойду в землю Ляшскую, возьму ее и отомщу за землю Русскую». Потом он хотел захватить какую-то часть Дунайских Болгар и поселить их у себя; а после того намерен был проситься у Святополка и Владимира на половцев и там или добыть себе славы, или сложить свою голову за Русскую землю. «Я уже возвеселился душою, слыша, что ко мне идут Берендичи; но Бог низложил меня за мое высокоумие», — заключил узник.

Весть об ослеплении Василька привела в ужас других князей: «никогда такого дела не было в роде нашем», говорили они. Владимир Мономах немедленно призвал к себе Святославичей, Давида и Олега, и вместе с ними пошел к Киеву. На упреки, обращенные к великому князю, последний оправдывался тем, что говорил ему Давид Игоревич о замыслах Василька. «Нечего тебе ссылаться на Давида, — отвечали ему братья, — не в Давидовом городе был взят и ослеплен Василько». Владимир и Святославичи готовились уже переправиться за Днепр, чтобы изгнать Святополка из Киева, когда к ним явились послами от киевлян мачеха Владимира и митрополит Николай. Они умоляли князей не губить Руси новою междоусобною бранью и не радовать тем половцев; последние придут и возьмут землю Русскую, которую старые князья стяжали своею храбростию и своими великими трудами. Владимир был тронут этими увещаниями; он чтил супругу своего отца, чтил и сан святительский и согласился на мир, но с тем, чтобы сам Святополк шел на Давида Игоревича и наказал бы его за гнусную клевету. Святополк обещал. Между тем Володарь Ростиславич уже начал войну с Давидом и соглашался на мир только под условием выдачи своего ослепленного брата. Давид действительно выдал ему Василька; но мир был непродолжителен. Слепой Василько жаждал мести; кроме того, был спор о некоторых городах, и война возгорелась снова. Ростиславичи осадили Давида в самом Владимире и послали сказать гражданам, что они не хотят разорять город, а требуют только выдачи своих злодеев Туряка, Лазаря и Василя, которые подговаривали Давида на ослепление Василька. Граждане заставили князя выдать Лазаря и Василя (Туряк успел бежать в Киев). Ростиславичи повесили их и отступили от города. Пример этих людей показывает, какое деятельное участие в смутах того времени имели бояре и дружинники княжеские и как они подчиняли своему влиянию князей недальновидных или слабодушных.

Святополк медлил исполнить обещание, данное Владимиру Мономаху и Святославичам. Только в 1099 г. он собрался наконец и пошел на Давида. Последний обращался с просьбою о помощи к союзнику своему, польскому королю Владиславу Герману; но и Святополк тоже предлагал Владиславу свой союз и послал ему богатые дары. Осажденный во Владимире и не получая помощи от поляков, Давид принужден был сдать город Святополку и довольствоваться небольшою оставленною ему волостью. Но междоусобия этим не кончились. Великий князь, поощренный успехом, вздумал теперь выгнать и Ростиславичей из Волынской земли, чтобы владеть ею сполна. Еще слишком жива была память о могуществе Киевского государя, господствовавшего над всеми русскими землями, и даже такой непредприимчивый князь, как Святополк II (конечно, не без влияния киевских бояр), обнаруживает попытку если не к объединению, то к возможно большему захвату земель в свои руки. А в подобных случаях благодатная Волынская земля, как ближайшая к Киевской и не отделенная от нее никакими естественными преградами, обыкновенно служила первым предметом киевских домогательств. Борьба с храбрыми братьями, однако, была неудачна. Тогда великий князь призвал на помощь угорского короля Коломана. Но на этот раз общая опасность помирила Ростиславичей с Давидом: он соединился с ними против Святополка, чтобы воротить себе Владимир. Давид привел наемную половецкую помощь. С ним пришел знаменитый половецкий хан Боняк, и они решили напасть на угров, которые стояли около Перемышля на реке Вагре и были гораздо многочисленнее половцев. Летописец наш по этому поводу сообщает любопытные подробности о Боняке. В ночь перед битвою он выехал из своего стана в поле и начал выть по-волчьи; ему откликнулся сначала один волк, потом завыли и многие. Боняк воротился в стан и сказал Давиду: «Завтра нам будет победа над уграми». Поутру он разделил войско на три части: вперед пустил своего воеводу Алтунопу, Давида поставил назади под стягом, т.е. под знаменем, с его русскою дружиною; а сам с остальными Половцами устроил засаду по сторонам. Угры стояли заставами; Алтунопа напал на первую заставу и, пустив стрелы, обратился в притворное бегство. Угры дались в обман и начали его преследовать; когда они миновали засады, Боняк вышел и напал на них с тыла; Алтунопа повернул им в лицо; подоспел и Давид. Боняк, по выражению летописи, сбил угров в мяч, «как сокол сбивает галок». Угры бросились спасаться бегством; причем много их перетонуло в реках Вагре и Сане.

Война Давида и Ростиславичей с Святополком продлилась до следующего 1100 года; в августе этого года князья собрались на новый съезд, который на сей раз происходил подле Витачева. Святополк, Владимир Мономах, Давид и Олег Святославичи в сопровождении своих дружинников съехались, чтобы рассудить дело Давида Игоревича, и, кажется, по его собственной жалобе. Он также явился на съезд. «Ну, вот ты сидишь теперь с нами на одном ковре, — сказали братья Давиду, — говори, в чем твоя жалоба». Братья встали, сели на коней, и каждый подъехал к своей дружине, чтобы посоветоваться с нею. Давид между тем сидел в стороне и ждал решения. Переговорив с боярами и между собою, братья отрядили своих мужей: Святополк — Путяту, Владимир — Орогостя и Ратибора, Давид и Олег Святославичи какого-то Торчина, и велели сказать Давиду Игоревичу следующее:

«Не даем тебе стола Владимирского, потому что ты бросил нож между нами и сделал то, чего никогда не бывало в Русской земле. Мы тебя не подвергаем заключению и не делаем тебе никакого другого зла; ступай, садись на Бужске и Остроге; Святополк дает тебе еще Дубно и Чарторыйск, Владимир — двести гривен, Давид и Олег — также двести гривен».

Опальный князь должен был подчиниться решению братьев. Владимир Волынский остался за Святополком; последний дал еще Давиду город Дорогобуж, где тот впоследствии и умер.

Как Любецкий съезд порешил спор о Чернигове, так Витичевский съезд прекратил междоусобия за Волынскую область. Водворив мир в Русской земле, князья склонились на убеждения Владимира Мономаха и соединенными силами обратились теперь на своих общих врагов, т.е. на диких половцев. Борьба Руси с этими кочевниками около того времени принимает ожесточенный, упорный характер. Столь же коварные, как и хищные, половецкие ханы часто заключали мир с русскими князьями, причем брали джары и клялись не нападать на русские земли; но вслед затем забывали о своих клятвах и вновь приходили жечь, грабить и уводить в плен русское население. Такое вероломство ожесточило русских людей, и только этим общим ожесточением можно объяснить следующий поступок Владимира Мономаха, наиболее уважавшего клятвы и договоры, наиболее рыцарственного из русских князей того времени.

В 1095 году два половецких хана, Итлар и Китан, пришли к Владимиру в Переяславль для заключения мира. Итлар с своими людьми вошел в самый город и расположился на дворе Ратибора; а Китан стал за городом между валами, взяв к себе в заложники одного из сыновей Владимировых, Святослава. Ратибор был старый, знатный боярин, служивший воеводою еще отцу Мономаха. Этот боярин и его семья почему-то особенно злобились на половцев и задумали вероломным образом перебить своих гостей. В то же время в Переяславле находился киевский боярин Словята, присланный от Святополка с каким-то поручением (очевидно, относившимся к тем же Половцам). Заодно с ним Ратиборовичи начали уговаривать Владимира на истребление Половцев. Князь колебался, говоря: «Как можно это сделать после только что данной присяги?» Дружина успокаивала его совесть словами: «Нет в том греха; Половцы всегда дают клятву сохранять мир и всегда ее нарушают, беспрестанно проливая кровь христианскую». Владимир хотя и неохотно, но дал свое согласие. В ту же ночь Словята с отрядом из русских и Торков подкрался к стану Китана: сначала выкрали молодого Святослава, а потом бросились на половцев и всех перебили вместе с ханом. Итлар с своими людьми между тем ночевал на дворе Ратибора, ничего не зная об участи Китана. Поутру его пригласили в избу, чтобы позавтракать и обогреться, так как дело было в конце февраля. Но едва хан и его свита вошли в избу, как их заперли, вскрыли потолок, и оттуда первый Ольбег Ратиборич угодил стрелою прямо в сердце Итлара; затем избили и всех его людей. Такое вероломство, конечно, не принесло никакой существенной пользы Русской земле. Оно только еще более ожесточило обе стороны. Вслед затем Святополк и Владимир соединенными силами предприняли поход в степи, разорили некоторые половецкие вежи и воротились с большою добычею, состоявшею из челяди, коней, верблюдов и прочего скота. Это был тот поход, от участия в котором уклонился Олег Святославич. Половцы в том же году отомстили нашествием на киевские пределы; они долго осаждали город Юрьев, на реке Роси, и наконец сожгли его, после того как он был оставлен своими жителями. Этих выходцев из Юрьева Святополк поселил на месте древнего Витачева, на высоком холме правого Днепровского берега, и вновь основанный здесь город назвал своим именем Святополч.

В следующем 1096 году, когда великий князь и Владимир были заняты междоусобною войною с Олегом Святославичем, Половцы воспользовались удобным временем и усилили свои набеги. Свирепый их хан Боняк разорял правый берег Днепра до самого Киева, причем опустошил окрестности столицы и обратил в пепел загородный великокняжеский двор на Берестове; а другой хан, Куря, свирепствовал на левой стороне около Переяславля. Пришел тесть Святополка, Тугоркан, и осадил самый Переяславль в отсутствие Владимира. Тогда Святополк и Владимир, соединясь, переправились за Днепр у Заруба и неожиданно для половцев явились под Переяславлем. Варвары были разбиты наголову. В числе убитых был и Тугоркан; великий князь велел его, как своего тестя, отвезти в столицу и погребсти у Берестова. Но между тем как князья еще находились в Переяславле, Боняк, пользуясь отсутствием войска, явился опять около Киева и едва не ворвался в самый город. Он сжег несколько монастырей и сел, в том числе и красный княжеский двор, построенный Всеволодом на Выдубецком холме. При этом неожиданном нашествии пострадала и знаменитая Печорская обитель. Варвары с дикими криками напали на нее в тот час, когда иноки после заутрени спали по своим кельям. Вырубив монастырские ворота, они принялись грабить, поджигать храм Богородицы и рыскать по пустым кельям, из которых монахи успели спастись бегством. Услыхав об этом нашествии, Святополк и Владимир спешили ударить на Боняка; но он с такою же быстротою ушел в степи, с какою пришел. Русские князья погнались за ним, но не могли настичь.

Подобные нападения половцев повторялись почти ежегодно; русским князьям иногда удавалось вовремя собрать силы и поразить ту или другую толпу варваров. Нередко князья съезжались вместе с половецкими ханами, заключали с ними мир, скрепляли его взаимными клятвами и даже браками с их дочерьми. Но ничто не могло прекратить губительных половецких набегов. Оборонительная война оказывалась слишком недостаточною; надобно было повести борьбу более энергичную и дружную, чтобы отбить движение степи на Южную Русь. Благодаря усилиям Владимира Мономаха такую именно наступательную борьбу повели русские князья в начале XII века. Это наступление восточноевропейского народа на своих турецких соседей совпало по времени с таким же движением западноевропейских народов против другой части того же турецкого племени, которая вышла из тех же Закаспийских степей и, объединясь под знаменем Сельджукидов, распространила свое господство почти на всю Переднюю Азию. Славные русские походы в глубь половецких степей совпали с началом Крестовых походов для освобождения Святой земли. Владимир Мономах и Готфрид Бульонский — это два вождя-героя, одновременно подвизавшиеся на защиту христианского мира против враждебного ему востока.

В 1103 г. Владимир пригласил Святополка весною вместе выступить в поход на половцев; но дружинники отсоветовали поход на том основании, что не время было отрывать земледельцев от поля. Для совещания об этом деле князья съехались недалеко от Киева на левом берегу Днепра у Долобском озера и сели в одном шатре, каждый с своей дружиной. Владимир первый прервал молчание:

— Брат, ты старший, начни же говорить, как нам охранять Русскую землю?

Святополк отвечал:

— Брат, лучше ты начни.

— Как же мне говорить! — возразил Владимир. — Против меня и моя и твоя дружина; скажут, что я хочу погубить и поселян, и пашни. Но вот что для меня удивительно: как вы их жалеете, а того не подумаете, что станет весною смерд пахать на своей лошади; а приедет вдруг половчин, убьет смерда стрелою, лошадь его, жену и детей возьмет себе, да и гумно сожжет. Почему же об этом-то вы не подумаете?

Дружина единодушно признала справедливость его слов.

— Я готов идти с тобою, — сказал Святополк.

— Великое, брат, добро сделаешь Русской земле, — заметил Владимир.

Князья встали, поцеловались и послали звать с собою в поход Святославичей. Олег отговорился болезнью, но брат его, Давид, пошел. Кроме этих старших князей, в поход отправились несколько их младших родственников со своими дружинами, в том числе и один из сыновей незадолго умершего Всеслава Полоцкого. Князья двинулись с конною и пешею ратью; последняя плыла на лодках по Днепру, а первая вела своих коней берегом. Миновав пороги, лодки остановились у острова Хортицы; пехота вышла на берег, всадники сели на коней и, соединясь, пошли в степь. После четырехдневного похода Русь достигла неприятельских кочевьев. Приготовляясь к битвам, князья и воины усердно молились и творили разные обеты; один обещал раздать щедрую милостыню, другой — сделать пожертвование на монастырь.

Между тем половецкие ханы, заслышав о русском походе, также собрались на съезд и начали совещаться. Старший из них, Урусоба, советовал просить мира. «Русь будет крепко с нами биться, ибо много зла мы наделали Русской земле», — говорил он. Но более молодые предводители не хотели его слушать и хвалились, избивши Русь, идти в ее землю и взять ее города. Половцы выслали вперед Алтунопу, который славился у них своим мужеством. Он столкнулся со сторожевым русским отрядом, был окружен, побит и сам пал в этой сече. Ободренные первым успехом русские полки смело ударили на главные силы Половцев. Варвары подобно густому бору покрывали широкое поле; не не было в них бодрости; по словам нашей летописи, и всадники, и кони стояли в какой-то дремоте. Половцы недолго выдерживали стремительное нападение Руси и побежали. Битва происходила 4 апреля. В ней пало до двадцати половецких князей, в том числе и Урусоба. Один из сильнейших ханов, Бельдюз, был взят в плен и начал предлагать великому князю за себя выкуп, обещая много золота, серебра, коней и всякого скота. Святополк отослал его к Владимиру. «Сколько раз клялись вы не воевать в Русской земле? — сказал ему Мономах. — Зачем не удерживали своих сыновей и родичей, чтобы они не нарушали клятвы и не проливали христианской крови?» — и велел изрубить его на части. Русские разорили многие вежи половецкие и взяли большую добычу пленниками, конями, верблюдами и прочим скотом. Они захватили также некоторые вежи Печенегов и Торков, соединившихся с Половцами. С великою честью и славою воротились князья в свои города.

Но сила кочевников далеко не была сломлена этим блистательным походом. На следующие годы варвары отомстили Руси новыми набегами. Еще были живы свирепый Боняк и старый Шарукан. Однажды они вместе пришли на Русь и остановились под городом Лубно на берегах Сулы. Святополк и Владимир соединились на этот раз с Олегом Черниговским. Они ударили на половцев так неожиданно, что те не успели «и стяга поставить» и были разбиты наголову. На Успеньев день, в храмовой праздник Печерского монастыря, Святополк воротился из похода и отправился прямо в обитель благодарить за победу. Русские князья заключили мир с половецкими ханами, причем на дочери одного из этих ханов, Аепы, Владимир женил своего младшего сына Юрия, знаменитого впоследствии Долгорукого. Олег Святославич женил своего сына Святослава на дочери другого хана, который также назывался Аепа. Но эти мирные договоры и брачные союзы, по обыкновению, не прекратили враждебных действий и набегов половецких. Тогда Мономах убедил русских князей совершить новый большой поход общими силами, чтобы разгромить половецкие вежи и в самых степях Задонских.

Во главе соединенного ополчения снова стали Святополк, Владимир Мономах и Давид Святославич. На этот раз князья выступили еще в более раннее время, чем прежде, именно в конце февраля, чтобы совершить поход до наступления летнего зноя, столь тягостного в южных степях. До реки Хорола войско шло еще зимним путем, но тут надобно было бросить сани. Оно постепенно миновало Псел, Ворсклу, Донец и прочие реки, а на шестой неделе, во вторник, достигло берегов Дона. На этих берегах находились оседлые станови-ща, или зимовники, главных половецких ханов. Русь облеклась в брони, которые во время похода обыкновенно складывались на воза. Полки устроились и в боевом порядке двинулись к городу хана Шарукана; по распоряжению Владимира священники шли впереди войска с пением тропарей и кондаков. Шаруканцы вышли навстречу Руси с поклоном, с рыбою и вином, чем и спасли свои жилища от разорения. Следующий затем городок хана Сугра был сожжен. В четверг русская рать от Дона пошла далее. На другой день, 24 марта, она встретилась с половецкою ордою. Русские остались победителями и праздновали свою победу вместе с днем Благовещения. Главная битва произошла в страстной понедельник, на берегах Сальницы. Враги были очень многочисленны, и опять подобно густому бору окружили русскую рать. Упорная сеча длилась до тех пор, пока Владимир Мономах стремительным натиском во главе своего полка не решил победу. По словам летописной легенды, Половцы оправдывали свое поражение чудесною помощью, которую оказывали христианам какие-то светлые воины, носившиеся над русскими полками. Снова с огромным количеством пленников и всякого скота воротились русские из похода. Летописец прибавляет, что слава этих побед далеко разнеслась между другими народами, как-то: Греками, Уграми, Ляхами, Чехами, и дошла до самого Рима3.

В апреле 1113 года скончался великий князь Святополк-Михаил на пути около Вышгорода. Его положили на лодку, привезли в Киев и похоронили в Златоверхом Михайловском монастыре, который был им самим основан. Ближайшее право на великокняжеский стол имели Святославичи, Давид или Олег; впрочем, старшинство их было спорное, так как их отец Святослав насильно отнял Киевский стол у своего старшего брата Изяслава и умер еще при его жизни. Вопрос о старшинстве решен голосом народным, который единодушно указывал на Владимира Мономаха, в действительности уже давно стоявшего во главе русских князей; а Святославичи были нелюбимы, особенно за свою дружбу с Половцами и многие разорения, причиненные ими Русской земле. Граждане киевские собрались на вече и послали в Переяславль к Владимиру просить его на стол отцовский и дедовский. Владимир медлил: может быть, старшинство Святославичей приводило его в раздумье. Между тем в Киеве, при отсутствии княжеской власти, начались беспорядки. Чернь бросилась на дворы нелюбимых сановников, именно тысяцкого Путяты и некоторых сотских, и разграбила их; потом пограбила дворы жидов, которые купили себе разные льготы у Святополка II и, по обыкновению своему, многих повергли в нищету в качестве жадных ростовщиков. Тогда лучшие граждане послали сказать Владимиру: «Князь, иди скорее в Киев, а если не придешь, то знай, что поднимется большое зло: уже не сотских и не жидов только будут грабить, а пойдут на вдовую княгиню, на бояр и монастыри, и ты будешь отвечать перед Богом, если разграбят монастыри». Владимир после того не медлил более и поспешил в Киев. Его встретили митрополит и епископы со всем народом, и он торжественно сел на столе своего отца и деда. Мятеж утих; настало твердое, умное правление Мономаха. Он достиг уже шестидесятилетнего возраста, когда занял великокняжеский стол.

Владимир Мономах написал для своих детей знаменитое Поучение, которое вместе с упомянутым письмом к Олегу служит наглядным памятником его ума, благочестия, начитанности и грамотности. Оно служит также ярким изображением его неутомимой деятельности. Судя по этому изображению, большую часть жизни своей он провел вне дома, значительную часть ночей спал на сырой земле; дома и в дороге все делал сам и за всем присматривал; до света поднимался с постели, ходил к обедне, потом думал с дружиною, судил людей, ездил на охоту и т.д. «Всех походов моих было 83, а других маловажных не упомню; с Половцами заключал мир 19 раз; до сотни князей их отпустил на свободу, а более двухсот изрубил и потопил. На охоте в лесах я вязал диких коней зараз по 10 и 20; дважды тур метал меня на своих рогах вместе с конем; одна лось топтала меня, а другая бодала, вепрь сорвал меч с бедра, медведь схватил зубами подкладу колена, лютый зверь (барс?) вскочил ко мне на бедра и повалил коня вместе со мною; но Бог сохранил меня невредимым». Убеждая детей жить в мире и согласии, он дает им, между прочим, следующие наставления: «Больше всего имейте страх Божий, не поддавайтесь лени; на войне не полагайтесь на воевод, а за всем смотрите сами; жен своих любите, но не давайте им над собою власти; старого человека почитайте как отца, а молодого — как брата; строго наблюдайте правосудие и крестное целование; гостей и послов чтите если не дарами, то питием и брашном, ибо они распускают в чужих землях и добрую и худую славу. Что знаете, того не забывайте, а чего не знаете, тому учитесь; отец мой, и дома сидя, научился пяти языкам; в этом бывает честь от других земель».

Вообще летописец изображает нам Владимира Мономаха идеалом русского князя: он мирит враждующих, свято соблюдает крестное целование; подает пример набожности, правосудия, гостеприимства и превосходит всех воинскими доблестями. После Ярослава это был первый из его преемников, который на самом деле осуществил понятие о великокняжеской власти; младшие родичи повиновались ему, как отцу; а тех, которые пытались завести распри, он наказывал отнятием уделов. Внешние враги присмирели.

Однако при этом великом князе были две междоусобные войны, одна в Полоцкой земле, другая на Волыни. Какая была причина войны между Мономахом и старшим из полоцких князей, Глебом Всеславичем, в точности неизвестно. Летопись объясняет ее враждою, которую потомки Рогнеды питали к потомкам Ярослава. Очевидно, полоцкие князья, не получая доли в остальных русских землях, старались отделиться, не хотели признавать над собою старшинство киевского князя, слушаться его как отца, ездить к нему на поклон и по его требованию являться на помощь со своими дружинами. А Глеб Всеславич Минский, кроме того, подобно отцу своему, нападал еще на некоторые соседние волости, конечно, с целью увеличить свой наследственный удел. Владимир два раза ходил на Глеба; во второй раз он взял Минского князя в плен и привел в Киев, где тот и умер вскоре. Во Владимире Волынском сидел сын Святополка-Михаила Ярослав, женатый на внучке Мономаха, на дочери его старшего сына Мстислава. Неизвестно также из-за чего, собственно, Ярослав рассорился с Мономахом и отослал от себя свою супругу, а его внучку. Угрожаемый великим князем Ярослав убежал к своему союзнику и родственнику, королю польскому Болеславу Кривоустому, женатому на его сестре Сбыславе. Польские короли почти всегда охотно поддерживали междоусобия в Русской земле и помогали младшим князьям против старших, чтобы не дать усилиться последним. Кроме поляков, венгерский король Стефан II на просьбу Ярослава о помощи не только не отказал ему, но и лично привел свои полки. Таким образом, Ярослав с многочисленным ополчением из угров, поляков и русских явился под стенами Владимира Волынского, в котором сидел один из сыновей Мономаха, мужественный Андрей Владимирович. Великий князь начал собирать войско, чтобы идти на помощь сыну; но помощь оказалась излишнею. Однажды Ярослав подъехал близко к городским стенам и угрожал гражданам жестокой местью, если они не отворят ему ворота и не выйдут к нему с поклоном. Но в то время как он разъезжал около города, из последнего незаметно вышли два наемные ляха и спрятались в засаде; а когда Ярослав возвращался в лагерь, они внезапно бросились на него и нанесли ему смертельный удар копьем (1123 г.). Тогда и все союзники его принуждены были разойтись по домам. В числе последних находились на этот раз известные братья Ростиславичи, Володарь и Василько. Причина, почему они пристали к врагам Мономаха, была следующая.

Воинственные Ростиславичи много зла сделали своим соседям ляхам, с которыми постоянно имели споры о границах. Володарь, князь Перемышля, нередко с наемными Половцами разорял соседние польские области. Тщетно король Болеслав Кривоустый пытался смирить Володаря; последний особенно был страшен тем, что действовал против Польши в союзе с другими ее врагами, с языческими пруссами и поморянами. Усердие и ловкость одного из вельмож польских помогли Болеславу освободиться от этого опасного неприятеля. Некто Петр Власть, родом датчанин, вызвался захватить Володаря хитростью. Этот новый Зопир с тридцатью верными слугами отправился в Перемышль, выдал себя за человека, обиженного польским королем, вступил в службу Володаря и вкрался в его доверие. Однажды на охоте в лесу, когда дружина Володаря рассеялась в погоне за зверем, Петр с своими слугами напал на князя, схватил его и умчал в Польшу. Сын Володаря Владимир и брат Василько вступили в переговоры с королем, и только за огромный выкуп удалось им освободить князя. Они собрали все, что могли, и отправили в Польшу на возах и на верблюдах множество золота и серебра, драгоценных сосудов и греческих тканей; так что, по выражению одного латинского летописца, от этого выкупа «обедняла вся Русь» (конечно, Червонная). Кроме выкупа Володарь принужден был дать обязательство не только отступиться от союза с врагами Польши, но и помогать против них полякам.

Прежними своими походами и подвигами Владимир Мономах настолько обезопасил пределы Руси, что во время своего княжения он уже не ходил лично на соседей, а посылал своих мужественных сыновей. Так, старший сын его Мстислав, княживший в Новгороде Великом, совершил с новгородцами и псковичами большой поход за озеро Пейпус в землю Ливонской Чуди и взял ее город Оденпе, или Медвежью голову (1116 г.). Другой его сын Юрий (Долгорукий), посаженный отцом в Ростовской земле, ходил на судах Волгою в землю Камских Болгар и возвратился с большим пленом и добычею (1120 г.). Третий сын Мономаха Ярополк и один из сыновей черниговского князя Давида по следам своих отцов ходили с их войсками за Дон, где погромили половцев и ясов, или алан (1116 г.). Ярополк в этом походе пленил одну красивую аланскую княжну, на которой и женился. Вероятно, не без связи с этим погромом часть хазар, а также некоторые орды печенегов и торков, порабощенные половцами, восстали против своих притеснителей; однако после кровопролитной борьбы были побеждены, бежали в русские пределы, и поселены великим князем на свободных землях. Впрочем, часть печенегов и торков вместе с берендеями вскоре была изгнана из Руси, конечно, за свои мятежи и разбои.

Ко времени Владимира Мономаха относится еще одно столкновение Руси с греками.

По примеру отцов и дедов, великие князья киевские продолжали заключать родственные союзы с разными государями европейскими, именно польскими, угорскими, немецкими, скандинавскими и греческими. Мономах, как известно, был сын греческой царевны; сам он вступал в брак три раза, и первой супругой его была Гида, дочь английского короля Гарольда, павшего в битве при Гастингсе; а старший сын его Мстислав был женат на Христине, дочери шведского короля. Одна из дочерей Мономаха, Евфимия, сделалась супругою угорского короля Коломана (впрочем, старый и ревнивый муж потом отослал ее к отцу); а другая его дочь, Мария, находилась замужем за греческим царевичем Леоном. Этот царевич был сыном злополучного византийского императора Романа Диогена, который попал в плен к туркам и лишился престола. Леон в 1116 году появился на Дунае с войском, набранным, вероятно, из Руси и половцев, и завладел некоторыми болгарскими городами. Знаменитый византийский император Алексей Комнен поспешил отделаться от соперника с обычным своим искусством. Он подослал двух сарацин, которые пришли в Дористол к Леону с предложением своих услуг и, улучив минуту, убили его. Тогда Владимир Мономах, желая отомстить за смерть зятя или, вернее, вступаясь за права его маленького сына, а своего внука Василия, отправил на Дунай войско под начальством Ивана Войтишича, который и разместил в дунайских городах русских посадников. Но Дористол вскоре был захвачен греками. Владимир послал для взятия этого города одного из своих сыновей, Вячеслава, с воеводою Фомою, сыном известного боярина Ратибора; но и они не могли взять Дористола. А потом и остальные дунайские города снова перешли в руки греков, вероятно, по мирному договору с Владимиром. Во всяком случае, под конец Мономахова княжения мы видим его опять в дружеских отношениях с Византией; в 1122 г., уже по смерти Алексея Комнена при его сыне Иоанне Комнене, он выдает свою внучку, дочь Мстислава, замуж за какого-то греческого царевича. А несчастный его внук Василий Леонович воспитывался при Киевском дворе и впоследствии погиб в одной битве Мономаховичей с Ольговичами.

Как и все великие государственные люди, Владимир Мономах славен не одними военными доблестями; он был замечателен и на поприще мирной, гражданской деятельности. На его заботы о правосудии указывает Русская Правда, которую он дополнил новыми статьями. Владимир любил также строиться, и ему принадлежало несколько замечательных сооружений. Между прочим, летопись упоминает о мосте, устроенном через Днепр. В его княжение были расширены укрепления Новгорода Великого, а город Ладога обведен каменною стеною. Ему приписывают основание города Владимира в Ростовско-Суздальской земле, в которую он предпринимал довольно частые поездки. По примеру деда и прадеда, он много заботился о созидании храмов; при нем довершен в Вышгороде каменный храм Бориса и Глеба, куда и были перенесены останки этих мучеников. Памяти последних он оказывал особое уважение, и в честь их создал «прекрасную» церковь на самом месте убиения Бориса.

Великое княжение Мономаха, впрочем, ознаменовалось и некоторыми обычными бедствиями, посещавшими Древнюю Русь, каковы засуха и землетрясение (на юге), наводнение (в Новгороде) и пожары. Особенно страшный пожар разразился в Киеве в 1124 году. Он продолжался два дня, 23 и 24 июня, обратив в пепел Подол и часть Верхнего города; одних церквей, по словам летописи, сгорело будто бы до 600. Погорело и Жидовское предместье. Были, вероятно, и другие бедствия, не занесенные в летопись, например, саранча, которая тучами налетала на Южную Русь из стран, прилежащих к Дунаю и Черному морю; она пожирала все, что встречала на своем пути: хлеб, траву, древесные листья и пр. Судя по нашей летописи, особенно опустошительные набеги саранчи происходили в княжение предшественника Владимира Святополка-Михаила.

При всем своем стремлении к единству русских земель под верховною властью киевского князя Владимиру Мономаху не могла и в голову прийти мысль об уничтожении удельного порядка, который вполне сроднился с духом и понятиями того времени. Подобно своему деду и прадеду, он хлопотал только о том, чтобы соединить как можно более областей в руках своих и своего потомства. Черниговские Святославичи, галицкие Ростиславичи и отчасти полоцкие Всеславичи отстояли свои наследственные уделы; но зато Владимиру в качестве великого князя Киевского оружием и ловкой политикой удалось еще раз собрать под владением одного дома почти все остальные русские области.

Владимир Мономах скончался на 74-м году от рождения, 19 мая 1125 года, во время своей поездки в родной Переяславль. Там он наблюдал за окончанием упомянутой выше «прекрасной» церкви Бориса и Глеба, которую соорудил на берегу Альты, недалеко от самого города. Сыновья, внуки и бояре перенесли его в Киев и погребли в Софийском соборе, рядом с отцом его Всеволодом. Летописец прибавляет, что весь народ и все люди плакали по нем, как «дети по отце или по матери». По его выражению, это был «братолюбец, нищелюбец и добрый страдалец за Русскую землю», о котором слава прошла по всем странам; особенно он был страшен «поганым», т.е. Половцам4.

Примечания

1. Распорядок уделов, приписанный самому Ярославу, очевидно, в этом виде устроился уже после смерти и не вдруг, а после некоторых перемен и соглашений между братьями. О распределении областей между сыновьями Ярослава см. рассуждение в Истории Карамзина (к т. II примеч. 50) и в Истории Соловьева (т. II., прим. 27).

Мнения о том, на какой Немизе происходила означенная битва, различны (см. в Истории Соловьева к т. II прим. 37 и в описании Минской губернии Зеленского. Т. I, стр. 6). Мы думаем, что Всеслав, по всей вероятности, шел на помощь Минску, но опоздал и сразился с Ярославичами под этим городом на речке Немизе, которая протекала чрез самый Минск; теперь эта речка пересохла.

2. Кроме наших летописей главные сведения об Узах и Куманах заключаются у писателей византийских, каковы: Константин Багрянородный, Скилица-Кедрен, Зонара, Анна Комнен, Георгий Акрополита, Никита Хониат, Никифор Грегора, Иоанн Кантакузен и Георгий Кодин (см. у Стриттера т. III, ч. 2. Uzica и Comani). О родстве Печенегов с Половцами свидетельствует Анна Комнен, которая говорит, что Куманы и Печенеги говорили одним языком. Куманский словарь (записанный Генуэзцами в начале XIV века и обнародованный Клапротом в Memoires relatives a l'Asie, т. Ill) свидетельствует, что язык Куманов составлял ветвь Турко-татарского семейства. Полагают, что название Куманы означает «степняки» и что русское Половцы есть перевод этого названия, произведенный от слова поле-степь. «Кум» на языке татарских народов значит песок; отсюда, пожалуй, можно заключить, что Куманы — это, собственно, обитатели песчаных степей. По свидетельству путешественника XIII века Рубруквиса Куманы сами себя называли Капчат. (Кипчаками доселе называется часть киргизов и часть ногаев, кочующих между Кумою и Тереком). А кипчаки у восточных летописцев также относятся к турецко-татарскому поколению. (Напр., Абул-Гази. Библиотека восточных писателей. Изд. Березиным. Т. II. ч, I. Казань. 1854, стр. 36).

Что касается Торков, некоторые считают их остатком угров, изгнанных из Южной России Печенегами в IX веке. Угры действительно у византийских писателей называются иногда не только гуннами, но и турками. Но русские летописцы хорошо знали угров и всегда отличали их этим именем. Мы, вслед за Карамзиным, находим более вероятным, что Торки наших летописей тождественны с Узами византийских и Гузами арабских писателей. В этом убеждает нас и последовательность их появления в русской летописи, после Печенегов, прежде половцев. (В числе туркменских родов доселе существуют Угузы, т.е. Узы или Гузы. См. газетные известия в марте 1875 года о походе полковника Иванова за Амударью для наказания туркмен.) Что Торки были одноплеменны Печенегам, Половцам и туркменам, о том прямо свидетельствует наш летописец. Под 1096 годом он говорит о четырех коленах Измаильских: «Торкмени, и Печенеги, и Торци, и Кумани рекше Половци». Торки и Торкмены, очевидно, одно и то же название, хотя в данном случае первое относится ко второму, как вид к роду. Потомки Торков, поселенных на южных границах Руси, как мы сказали, являются в наших летописях под общим именем Черных Клобуков; а это имя есть не что иное, как перевод турко-татарского названия Кара-Калпаки. Последнее название принадлежит в наше время одному туркменскому племени, которое хотя и родственно туркменам, однако имеет свои отличия. Под именем половцев Русская летопись смешивает иногда вместе Куманов и Узов; без сомнения, часть последних (и некоторая часть Печенегов) осталась в южнорусских степях и смешалась с Куманами.

Из отдельных трактатов, посвященных этим народам, упомянем: Сума «Историческое рассуждение об Узах или Половцах» (Чт. Об. И. и Др. год III, № 8. С датского перевод протоиерея Сабинина); о языке половецком в Москвитянине 1850 г. №№ V и X. Куника «О Торкских Печенегах и Половцах по мадьярским источникам» (Учен. Записки Академии по 1 и 3-му отделениям. Т. III. 1855 г.) и Блау Uber Volksthum und Sprache der Kumanen (Zeitschrift der deutschen Morgenlandichen Gesellschaft, Leipz. 1875. III и IV Heft.). На основании помянутого выше Куманского словаря Блау относит Куманов к узбекской ветви турецкого племени, т.е. к той ветви, которая составляет господствующее население Хивинского ханства. (Та же ветвь составила ядро Киргиз-Кайсацкого народа.) Этот вывод совпадает с известием Плано Карпини, который говорит, что Бесермены (Хивинцы) говорят языком команским, но закон держат сарацинский (магометанский). По поводу сочинения Блау см. статью Бурачкова «Опыт исследования о куманах или Половцах» (Запр. Одес. Об. И. и Др. т. X. 1877 г.). В русской литературе укажем еще на очерк г. Мельгунова «Русь и Половцы» (Сведения о гимназии Креймана. М. 1873).

Об осаде и взятии Перемышля Болеславом Смелым довольно пространно повествует Длутош.

О немецком посольстве к Святославу Ярославичу см. Lamberti Schafnaburgensis Chronicon под 1075 г. Грамоты Григория VII к Изяславу и Болеславу напечатаны в Historica Russiae Monumenta. Т. I. №№ 1 и 2. По словам Татищева, Болеслав, хотя и был вдвойне родственник Изяславу, но еще ближе приходился Святославу, на дочери которого он был женат.

О заточении Олега на остров Родос упоминает игумен Даниил в своем «Хождении» в Иерусалим. Что Олег Святославич был женат на гречанке Феофании Музалониссе, см. о том соображения Лопарева в Визант. Врем. т. I. 1894 г. Но, очевидно, ему остались неясны роль хазар в Тмутаракани и вообще местные отношения. См. мои «Разыск. о начале Руси». 339—345. Там же и о Тмутараканском камне с надписью.

3. О дочерях Всеволода см. у Карамз. к т. II примеч. 156 и 157. Критический свод всех латинских известий о супружестве Евпраксии с Генрихом IV находим у Круга во втором томе его Forschungen in der akteren Geschichte Russlands. S.-Ptrsb. 1848.

Любецкий съезд и вообще события Святополкова княжения см. П. С. Р. Лет. Хрущева «Сказание о Васильке Ростиславиче» в Чт. Об. Нестора-летописца. Кн. I. Киев. 1879. Относительно Всеволодова племянника Ярополка Изяславича см. у Шлюмберже в истории Зои и Феодоры на стр. 463 и 465 портреты сего князя и его матери в византийских царских костюмах, снятые с миниатюр «Псалтыри» архиепископа Тревского.

В летописи о месте княжего съезда 1100 г. сказано: «в Уветичах». Некоторые ученые старались определить, где лежали эти Уветичи, и делали разные предположения. Но тут очевидное недоразумение. В древнейшем списке, конечно, стояло: «у Витачева»; малограмотный списатель, не разобрав хорошо, принял это за одно слово и для большей ясности прибавил предлог в. Впрочем, настоящее чтение встречаем у Татищева: «на Вятичеве». Еще Арцыбашев предполагал здесь ошибку (II. 329. Исслед. и лекции Погодина. IV. 162).

Походы на половцев см. Полн. Собр. Рус. летописей.

4. Мономахово Поучение сохранилось только в одной Лаврентьевской летописи. Рассказ Владимира о своем деятельном, простом образе жизни подтверждается Посланием о Посте, которое митрополит Никифор написал для того же князя. Там говорится о Мономахе, что он «более на земле спит и дому бегает и светлое ношение порт отгонит, и по лесам ходя сиротину носит одежду и по пути в град входя, волости деля, в властительную ризу облачится» (Русские Достопамятности I. 68). Кроме рассуждения Погодина «О Поучении Мономаховом» (Известия 2 отд. А. Н. Х. 294), оценку Поучения как «памятника религиозно-нравственных воззрений» см. в статье С. Протопопова (Журн. Мин. Нар. Пр., 1874. Февраль).

О Ярославе Святополковиче П.С. Лет. Т. II.

Летопись наша (именно Ипатьевская) только вкратце упоминает под 1122 годом: «И Володаря яша Ляхове лестью, Василькова брата». Подробности мы находим в латино-польских источниках, именно у Герборда в жизни Оттона, епископа Бамбергского, у Кадлубка и Богуфала. (См. Белевского Monumenta Poloniae Historica. Т. II. стр. 2, 74, 350 и 508.) О захвате русского князя они сообщают не совсем согласно; по Кадлубку и Богуфалу, он был схвачен на пиру; но вероятнее и обстоятельнее других рассказывает о взятии его на охоте и выкупе Герборд. Длугош говорит, будто Володарь был пленен в сражении. Он прибавляет, что Болеслав взял за Володаря окупу 20 000 марок серебра и 500 сосудов, т.е. блюд, чаш и ковшей греческой работы. Ипатьевская летопись под 1145 годом сообщает о судьбе вероломного Петра Власта. Преемник Болеслава Кривоустого Владислав II велел его ослепить, урезать ему язык, разграбить его дом и выгнать его с женою и детьми. Он нашел убежище на Руси.

О брачных союзах Мономаха см. у Карамз. т. II, глава VII и примеч. 240 и 241.

О предприятии Леона Диогеновича и посылке русского войска Владимиром Мономахом в дунайские города сообщают почти все списки русских летописей, которые при этом называют Леона зятем Владимира (за исключением Густынской, которая называет его зятем Володаря).

К тому же времени относится сомнительный рассказ некоторых позднейших летописных сводов о том, что русские войска разорили Фракию и осадили самый Константинополь. Тогда устрашенный император Алексей Комнен будто бы послал к Владимиру Мономаху ефесского митрополита Неофита и других знатных людей с просьбою о мире и с богатыми дарами, между которыми находились: крест из животворящего древа, золотой венец, золотая цепь и бармы (оплечье) императора Константина Мономаха, сердоликовая чаша императора Августа, скипетр и пр. Неофит торжественно возложил на Владимира венец и бармы и назвал его царем. (См. своды Никоновский, Воскресенский и Густынский, а также в рукописных повестях у Карамз. к т. II прим. 220.) По всей вероятности, этот рассказ сложился во времена гораздо более поздние, чем XII век, между прочим, для того, чтобы объяснить происхождение знаменитой Мономаховой шапки и других регалий, которые возлагались при короновании великих князей и царей московских. (Они хранятся в Москов. Оружейной палате. Археолог Филимонов в еще неизданном своем исследовании доказывает, что так наз. Мономахова шапка работы мусульманско-египетских мастеров XIII века и была прислана в дар египетским султаном Калауном хану Золотой Орды Узбеку, а от последнего перешла к Ивану Калите. Академик Кондаков считает ее произведением византийским.)

Замечательно, что греческие источники совсем не упоминают ни о Льве Диогеновиче, как зяте Мономаховом, ни о войне последнего с греками. По их известиям, сын Диогена Константин еще ранее того погиб в сражении с турками близ Антиохии (см. у Вриенния и Анны Комнен); а после того явился какой-то самозванец, выдававший себя за этого сына Диогена. Он был сослан в Херсонес Таврический, оттуда бежал к Половцам и вместе с ними вторгся во Фракию, но был обманом захвачен в плен греками и ослеплен. О походе с Половцами на греческую землю и ослеплении его упоминают и все наши летописи под 1095 г., называя этого самозванца просто Девгеничем. По некоторым соображениям, и в предприятии этого Лжеконстантина участвовали не одни Половцы, но и Русь. Он действительно проник во Фракию и осадил Адрианополь. (См. Васильевского «Византия и Печенеги» в Журн. Мин. Нар. Пр. 1872 г. Декабрь.) Может быть, это предприятие и подало повод к вышеупомянутому рассказу о войне Руссов во Фракии (причем вместо Адрианополя назван Константинополь) и присылке даров Владимиру Мономаху. Но и другой сын Диогена Леон, по словам Анны Комнен, был убит не в Дористоле, а в сражении с Печенегами, в 1088 г. Итак, кто же был зятем Владимира, истинный царевич или самозванец? Вообще все эти известия довольно темны и сбивчивы. Г. Васильевский предлагает догадку, что Роман Диоген, кроме упомянутых имел и других сыновей, так как он женат был два раза; что, кроме Льва, родившегося от второго брака, у него, вероятно, был еще сын Лев от первого брака, и что этот-то последний, названный в нашей летописи зятем Владимира Мономаха, был женат не на дочери его, а на сестре («Русско-Византийские отрывки». Журн. Мин. Н. Пр. 1875. Декабрь). Предположение о двух Львах, сыновьях Диогена от разных матерей, находим вполне вероятным; но полагаем, что, наоборот, Лев, убитый в 1088 г., происходил от первого брака, а Лев, погибший в 1116 г., рожден от второго, когда Диоген уже царствовал (1067—1071), и, следовательно, зять Владимира Мономаха был не только истинный царевич, но и «порфирородный». Что касается до предложения преемника Диогенова Михаила VII Дуки (1071—1078), который сватал для своего брата Константина дочь какого-то князя, то г. Васильевский основательно полагает, что этот князь был не кто иной, как Всеволод, отец Владимира Мономаха. (Об этом сватовстве идет речь в двух письмах Михаила VII, обнародованных ученым греком Сафою в Annuaire de l'association pour l'encouragement des etudes gregues en France. 1875). Но сватовство, очевидно, не состоялось, так же как, вероятно, не успело окончиться браком и то сватовство Михайлова предшественника, на которое есть намек в данных письмах. Может быть, в обоих случаях оно относилось к известной Янке, дочери Всеволода, которая недаром же осталась девицею и, будучи монахиней, предпринимала путешествие в Царьград.

О смерти Василька Леоновича Киевская летопись (по Ипат. списку) упоминает под 1196 г. Иначе она называет его тут же «Василько Маричич, внук Володимира», т.е. по матери Марии. Очевидно, Леонович и Маричич — одно и то же лицо. Та же летопись сообщает и о браке Мономаховой внучки с греческим царевичем; о каком царевиче здесь говорится, неизвестно. Карамзин справедливо полагал, что это Алексей, сын императора Иоанна Комнена (т. II, прим. 242). См. ниже прим. 25.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
© 2004—2024 Сергей и Алексей Копаевы. Заимствование материалов допускается только со ссылкой на данный сайт. Яндекс.Метрика